Алексей Колышевский - Взятка. Роман о квадратных метрах

– Здравствуйте, Милена Николаевна, – начал я, протягивая ей руку, – очень рад с вами познакомиться.

– А чего вы так рады-то? – вдруг спросила Бабурина, поглядывая на Кисина, словно ища у него поддержки. Тот сразу заулыбался, превратившись в доброго дедушку Мазая, херачащего заек веслом промеж ушей, закивал одобрительно, одновременно с этим совершая какие-то извинительные движения в мою сторону, мол «ну вы же понимаете, что я, как говорится, всей душой с вами, но ситуация такова, ибо, так как, ввиду того что».

– В смысле? – опешил я. – Что вы имеете в виду, Милена Николаевна, дорогая?

– Я имею в виду, что вам радоваться-то особенно нечему, господин Юрьев, – жестко произнесла она. – Я бы на вашем месте не радовалась, а горевала. Вы на каком основании приобрели участки в центре Москвы?

– То есть как это на каком основании? На таком же, на каком и все это делают, – чувствуя, что во мне зарождается буря негодования, и с трудом сохраняя остатки спокойствия, ответил я.

– Лукавите, господин Юрьев. Участки вы получили незаконно, и вам об этом прекрасно известно.

Я почувствовал непривычное жжение в груди. Пекло так, словно налепили горчичник. Оформлением этих участков занимались юрист и еще несколько человек моих сотрудников, получавших зарплату. Я доверял им всецело, они никогда прежде не давали поводов усомниться в их порядочности. Неужели… Нет, конечно, не может быть. Женщина-свинья блефует.

– Милена Николаевна, если мне не изменяет память, то мы с вами здесь собрались несколько по другому поводу. Вы хотели мне предложить генподряд? Я не возражаю. Давайте в общих чертах обсудим стоимость работ, я вам расскажу о проектах, покажу эскизы, и так далее. Я не понимаю, с чего вы решили, что со мной вам стоит избрать столь грубую тактику. Вы меня решили протаранить насквозь? – шутливо предположил я, чем вызвал покашливание Кисина, а Бабурина закатила свои почти монгольские глаза так, что зрачки полностью ушли под верхние веки, что сделало ее похожей на уродливую статую, выполненную скульптором-насмешником.

– Послушайте, – деланно-усталым голосом сказала Бабурина, – вы себя странно ведете. Мы с вами не на маскараде, вы прекрасно видите, кто перед вами, и если я говорю, что участки вами получены незаконно, значит, так оно и есть. Ни о каком генподряде речь уже не идет, понимаете ли. Речь идет о том, как бы вам подипломатичней упросить меня у вас эти участки без лишнего шума выкупить. Заметьте, что я вам предлагаю сделку, а не заявляюсь сюда с представителями закона и правопорядка, дабы насладиться видом наручников на ваших запястьях.

– А вот я любуюсь наручником на вашем запястье, дорогая госпожа Бабурина. Еще раз повторяю, что все бумаги оформлены правильно, все печати стоят там, где положено, все подписи всех ответственных жуликов также на месте и пройдут любую экспертизу подлинности. Но я, как человек деловой, стремлюсь узнать о величине вашего предложения в стойкой валюте. Я заплатил за три участка сорок шесть миллионов долларов. Деньги, конечно, не мои, а банка, так что придется возвращать с процентами и набежит еще порядочно. Я понимаю, что если женщина просит, то надо уступить, поэтому с превеликим удовольствием уступлю вам землю за семьдесят миллионов, хоть Семен Ильич такие сделки и не приветствует. Правда, Семен Ильич? – обратился я к Кисину.

…Земельные спекуляции московским правительством никогда не поощрялись, и после однократной перепродажи земли в третьи руки фирма-спекулянт к участию в последующих аукционах тупо не допускалась…

– Слава, ты успокойся. Милена Николаевна тебе предлагает, как избежать крупных неприятностей, а ты ей условия ставишь. Нехорошо, – покачал головой дед. – У меня тоже есть информация, что ты участки купил с нарушениями, что бумаги у тебя оформлены неправильно.

– Да откуда у вас такие сведения-то? – вскипел я. – Даже если предположить, что у меня что-то не так оформлено, хотя мне в это не верится, то я самолично берусь все это исправить в кратчайший срок.

– Не получится, Слава, – тяжело проговорил Кисин, встал из-за стола, сделал несколько шагов и опустился в кресло рядом с Бабуриной. Теперь они сидели напротив меня: потерявшая человеческий облик тетка, которая была всего на десять лет меня старше, а выглядела она словно смятая пачка творожной массы, и алчный старик – ее послушный клеврет. Два хозяина строительной мафии, два ее высших представителя.

– Слава, тебе в центре делать нечего. Я уже как-то намекал. Помнишь? Милена Николаевна с банком сама договорится, переоформите права на участки, и живи себе спокойно, строй вон где-нибудь в Королеве или в Мытищах. Да где угодно! К тому же, и я тебе всегда помогу, – увещевал Кисин.

– И я перед губернатором словечко замолвлю, – улыбнулась Бабурина и стала вместо свиньи похожа на жабу.

Тут меня разобрал смех, это была настоящая истерика, прорыв дамбы, извержение долбаного вулкана. Я хохотал до желудочных колик, до слез, и сквозь слезы лица жуликов, искаженные словно в потешной комнате с кривыми зеркалами, казались еще уродливей, еще гаже. Они вызвали меня, чтобы забрать мой бизнес! Вот так, просто и бесхитростно! Да это же просто сенсационный беспредел! Что же мне теперь, вот так вот просто взять и отступиться? Дать себя поиметь этой царь-бабе? А что еще остается…

Переутомление последних дней, трагедия мамы, ил, давно скопившийся в душе, – все это сыграло со мной злую шутку. Я встал, на глазах у этих изумленных крокодилов расстегнул ширинку, вытащил член и, потрясши им, произнес таковы слова:

– Ай ты ж гой еси Бабурина Бабуриновна! Коли соснешь ты хуйца-молодца молодецкого, то отдам я тебе те земли спорныя, те участки вздорныя, дабы ты на них хоромы понастроила да понатыкала. Ан не соснешь, так и не видать тебе ничего, кроме ушей твоих, гожих токмо для студня!

– Он тронулся, – спокойно произнесла Бабурина. – Видите, Семен Ильич? У него, наверное, белая горячка.

– Хуячка! А не хочешь так, и как хочешь, – проговорил я, заправляясь и застегиваясь. – Ничего я никому передавать не стану. Мы в государстве живем, а не в банде. Я общественность растревожу и во все газеты напишу, как вы меня на пару тут обрабатывали. Шолом Алейхем! – попрощался я на еврейский манер и, трахнув дверью, вышел вон. Увидев изумленную моим поведением секретаршу, я растопырил пальцы, приставил большие к вискам так, что получилось на манер рогов, и закричал дурным голосом:

– Так вот он какой, северный олень!

После чего издал губами пердячий звук и, весьма довольный собой, покинул негостеприимный дом сей на веки вечные. В машине мне стало худо, в глазах маячили какие-то зеленые круги, я слышал голоса, среди которых мне отчетливо померещился голос Аллы, а потом мне показалось, что Блудов затянул лихой куплетец: