Марина Красуля - Живи, Мария!

Распускал, баловник, весной бутоны с кулак. Лепестки цвета раннего восхода, чуть розоватые с перламутром. Стебли, правда, короткие, зато цветок-набалдашник, не поверите, – размером с капустный кочан, тяже-о-лый… И куст этот, чуть ветерок, всем поклоны кладет.

Представляете, он этот розовый куст своей Мане привез, на радость! И фасад засиял – любо-дорого!

Лужок, что их свел, манил свежестью и простором. Нравилось ребятам гулять по мягкой траве. Ваня и отдыхал, и за стройкой присматривал. Иной раз побежит, нашумит, нагонит страху на работяг, а вернется, смеется: какой же темный народ! За ними глаз да глаз, чуть вожжи отпустишь – наляпают, потом морока переделывать.

В тот день взял с собой свежую газету.

– Смотри, Марусенька, вот про нашу стройку написали. Фотография есть. О! Гляди, в самом центре – я! Так, и чего пишут?

Начал читать вслух, про то, как строители передовыми темпами возводят N-скую радиостанцию, что группа инженеров применяет новые конструкторские разработки, что ударник производства И. Блохин награжден грамотой. Он и застрельщик свежих идей, и грамотный руководитель, и опытный специалист.

Маня слушала, слушала, потом опустила ресницы, положила ладошку на его кулак и тихо-тихо сказала:

– Научи меня… читать… а то от людей срамота…

Иван оторопел: как?! О, Господи! Какой же вы болван, товарищ Блохин! Не заметил, что она…

– Ты – неграмотная?!

– Буквы-то все знаю, в церковно-приходскую ходила. Только те буквы в слова никак не складываются…

«Опытный специалист» откинулся в траву и заржал, аки конь. Это ж надо, живут почти год, а такую важную вещь не заметил. Обнял скукоженную от смущения, расцеловал. Не грусти, говорит, это горе – не беда. Будешь послушной – научу в два счета. И говорить красиво тоже научу.

С пылом-жаром взялся за Манькин ликбез.

– Смотри сюда. Как ты говоришь «не знаю» или «кто его знает»?

– А то знат?

– Вот! Дурацкий твой «а то знат». Неправильный. Надо: «кто его знает». Поняла? Или вот – «чехуя». Матерщина какая-то! «Чешуя». На рыбе чешуя.

– Чудно!

– Или еще. Ты говоришь: «чиганяшки», наверное, имеешь в виду: «цыганята». Так?

– Никакие не цыганята, хотя и цыганята могут. Эт мы так в деревне чумазых детят называли.

– Ага! Слово смешное, оставляем. Ой! Забываю все спросить. Помнишь, когда мы познакомились, ты обозвала меня духариком и этим… Как там?

– Шталомным?

– Во-во!

Маня пустилась в разъяснения. Соскочила, махала руками, подпрыгивала, выпячивала грудь, сверкала глазами. Из ее малосвязанного рассказа выходило, что «духарик» вытекает из понятия «раздухариться». Навроде выскочки, для которого на миру и смерть красна. А «шталомный» совсем просто: буйнопомешанный.

Да уж! Если б Ванька сразу понял, о чем речь, еще неизвестно, как бы дальше повернулось.

– Здорово ты меня тогда причесала. Ладно, чепуха это все. Давай дальше. Как ты, к примеру, говоришь «пока туда-сюда» или «суть да дело»?

– Свод довод.

– Запоминай, это будет по-человечески: «пока то, се».

– Кака разница?

– Ни «кака», а какая. Куцые у тебя слова. А надо плавно…

– Ну, тя к богу в рай! Айда домой, учи-тель-ни-ца. С ранья на работу.

– Какая «сранья»? Какая «сранья»! «С утра» надо говорить, «с утра»!

Но Марья его уже не слышала, поскакала по полю, как серна, не догнать.

Однажды Иван принес гостинец – колбасу. Маруся, как увидала, всплеснула руками да как закричит:

– Брось! Брось в помойку! Каку погань приволок! С голодухи и то не кушают!

Он удивился до невозможности. Почему, мол, нельзя-то, вкуснятина же? А она в ответ:

– О-ей! О-ей! Никак нельзя. Эт, знаш, че?

– Как чего? Колбаса копченая.

– Балда ты, Блохин! Это… это… писька лошадина…

Ваньку чуть не разорвало от смеха!…

А было дело, заказал Иван любимой пельменей настряпать, ну она и насляпала. Видеть-то это кушанье она видела, готовое, а сам процесс – никогда. Ну, думает, пустяковое дело. Сбегала на базар, купила свинину. Самое дешевое мясо – мусульманский край. Отварила подольше, нарезала кубиками и залепила тестом.

Приходит Иван, глядь в кастрюлю, а там галушки какие-то плавают.

– Это что за олякушки? – а как попробовал, так и прыснул: – Зачем же ты, голуба моя, мяско-то варила? Надо было фарш с луком сырыми класть!

Но не поругал. Сам виноват, не объяснил девчонке. И хотя всякие недоразумения случались порой, но парочка никогда не ссорилась. Посмотрит Маруся на Ваню преданно, с любовью – не до ругани!

Осенними долгими вечерами пристрастились читать вслух книжки. Начали со сказок. Какие это были волшебные часы! Ивана забавляло, как живо Маруся реагирует: то горько рыдает, жалея чудище из «Аленького цветочка» Аксакова, то расхохочется от пушкинского Балды. Потом начали и серьезные вещи осваивать. Взяли Толстого, Чехова. Очень уж ей Гоголь понравился. Перечитывали «Вечера…» разов пять.

И газеты, конечно, как без них! Но Мане не сильно нравилось: буквы мелкие и слова неживые.

Нежная и уютная Мария рядом со вспыльчивым Иваном (повторюсь, при ней он ухитрялся крепко держать свой норов на коротком поводке) вместе составляли одно большое человеческое Счастье.

Маруся родила сперва сына – щекастого, румяного, крепкого. Назвали Геной. Следом Людмилку – лапочку смешливую и капризную чуток.

Ивана таким счастливым прежде ни разу не видели. Часами возился с карапузами. То Генку тренирует, говорит, в летчики его отдадим. А что? Пусть по небу летает, людей от врагов бережет, новые земли осваивает, как Чкалов.

А Людочка – булочка с маком, бывало, запросится к папке на руки и ластится. У Ваньки от умиления ажно слезы выступят.

Вечерами повадились гулять в парке культуры и отдыха им. Шумилова. Людонька на широких плечах отца сидит, ножки свесив, едет королевишна. Гена за мамкину руку держится, марширует.

В том парке и летний кинотеатр был. Под открытым небом расставлены добротные деревянные скамейки, на массивных чугунных опорах. Сидишь себе, то на экран смотришь, то на звездное небо любуешься – джуда чиройли! 3Картины крутят разные. Некоторые по сто раз смотренные, и все одно – диво дивное! Любила Маруся те походы.

У ворот кучкуется базарчик. Бабки-узбечки торгуют просоленным творогом, высушенным на солнце. Курт – название. Такие кисло-соленые «мраморные» шарики. А еще продают сладкие кирпичики из кунжутных зерен в меду, для малышей – первое лакомство. И узкие газетные кулечки с ядрами абрикоса в комочках соли – к пиву. А то и миндаль – нет-нет да и попадется, но дороже. А еще фисташки, семечки, воздушная кукуруза.

Для стариков насвай предлагают. Это крошево из травы, такое буро-зеленое, типа нюхательного табака. Некоторые любители уважают его не только носом втягивать, но и под язык класть. Сколько ни добивалась Маруся у Ивана: к чему эту гадость пользуют, так и не объяснил, все отшучивался.