Франтишек Лангер - Розовый Меркурий

Но в этом таилось и нечто дурное. Солдаты подъезжают, я говорю им, куда ехать, они отдают честь и укатывают. Это льстило мне. Мне захотелось продлить это удовольст­вие. Я передал генералу через унтер-офицера, что парни с мотоциклами понадобятся мне еще не раз. Через час мне передали через унтер-офицера, что парни будут здесь в течение целой недели и я могу располагать ими, как захочу. Вероятно, генералу все это уже по­рядком надоело — шпион-то был под замком! А мне вот не надоело.

Я продолжал воевать. Сразу на следующий день какие-то полки поднялись и напра­вились к побережью. С ними двигалась кавалерия — на этот раз это была двухцентовая марка Соединенных Штатов с лошадкой, которую мне даже было жаль отсылать. Им была придана также и тяжелая артиллерия, о чем всякий зрячий сразу мог догадаться по тунис­ским маркам, и это, надо полагать, уразумел и венский шпионский центр и доложил в Рим. Были у меня и самолеты, их изображали три гуся на китайских долларовых марках, и они перелетали на сто километров ближе к югу, к побережью. Все это я подготовил с ве­чера, утром раздал своим мотоциклистам конверты, и они умчались, как черти. Поднима­ясь по нескольким ступенькам в отель, я почувствовал всеобщее почтение.

Днем я непрерывно работал у карты. Я втыкал флажки в последующие пункты, куда должно было направиться мое воинство, и отбирал для них марки. Мне удавалось нахо­дить все новые и новые. Северо-американские четырехцентовые, коричневые, например. На них имеется старинный автомобиль, и они могли означать автоколонны. Крохотный поезд на марке Никарагуа 1890 г., при небольшой фантазии, мог быть расшифрован, как бронепоезд. Даже марки, изображавшие знамя с равносторонними крестами, могли сойти за полевой госпиталь.

На третий день, уже с утра, я послал подкрепление своей наступающей армии, и то­гда перед отелем собралась вся улица. Старший кельнер (он знал немецкий язык) шепнул мне, что поговаривают, будто я устраиваю состязание армейских мотоциклистов. На чет­вертый день я внезапно обнаружил, что моя армия при своем продвижении на юг, к дал­матинским берегам, уже попала в горы. На это указывала карта. Теперь я вкалывал булавки в горные деревушки, посреди темной штриховки. Горы не мешали моей армии так, как они мешали мотоциклистам. А именно, на пятый день вернулось только трое, один где-то разбился. У одного ко всему была повреждена машина, и он мог продолжать поездки только через два дня. Все это меня расстроило, так как я как раз намечал послать одного из них до самого Котора, что находится на южном окончании Далмации, чтобы он бросил там на почте письмо с тремя марками из Тринидада, показывавшими, будто бы там в пор­ту стоят на якоре военные суда. А одна с рыбкой (очень хороший экземпляр) должна была заверить Вену, что у нас там подводная лодка.

Наконец, я сказал себе: хватит бить мотоциклы и мотоциклистов на горных дорогах. Армия находится уже в горах, в шаге от побережья — несомненно, итальянцы напуганы больше, чем достаточно. За Сароку мы им славно воздали по заслугам, и с меня довольно, надоело. Итак, я распростился с генералом и его штабом. Попрощался с нашим послом. Под конец меня еще пригласили к какому-то югославскому министру.

Министр отметил мою скромность, наш посол поздравлял меня, утверждая, что я защитил честь чехословацкой науки. На другой день я уже сидел в отдельном купе перво­го класса,— да, первого, — и катил в Прагу.

Солдатик принес мне от генерала прямо в вагон большую корзину с цыплятами и винами и вот этот чемодан. Цыплят и вино я уничтожил, пока доехал до Праги.

Так я вернулся домой и снова спокойно сидел в канцелярии, а потом над марками. И вдруг, ровно через две недели, приходит на мое имя письмо. Коллега из Риеки отлично, по-филателистски оклеил его марками. А по маркам я увидел, что Риека с такого-то дня в итальянских руках. Значит, опять будут новые надпечатки. Меня эти послевоенные над­печатки и изменения названий уже начинали раздражать.

Для верности, чтобы выяснить, что случилось, беру телефонную трубку и звоню на­шему канцеляристу Панку. Он постоянно зарывается в газеты и знает все, что происходит в мире. Он разъяснил мне, что Риека, бывшее венгерское поселенье и порт, принадлежала к спорным территориям между Югославией и Италией. А сейчас его внезапно оккупиро­вал господин Д'Аннунцио [4] Габриэль Д'Аннунцио — итальянский поэт конца XIX, начала XX века, идеолог империализма, примкнувший к фашизму. и его ардиты. Ардиты—это скопище мальчишек, строящих из себя вояк, а этот Д'Аннунцию — поэт. Ну, а он придерживается принципа «Possessio su-prema ratio», иначе говоря: «Кто первый, тот и правый». Вот он и захватил Риеку. Меня будто обухом по голове ударили. Я сразу понял — Югославия потеряла Риеку из-за меня. Да, я виноват. После этого я всю ночь прошагал по своей комнате.

Крал и сейчас принялся нервно ходить по комнате.

— Что это вам взбрело в голову? — не совсем учтиво заметил я. — Вы-то при чем здесь? Там происходили различные международные переговоры и интриги, и итальянцы вели себя при этом более бурно и с темпераментом, а этот Д'Аннунцио был в самом деле поэтом и хотел покрасоваться.

— Нет, нет, не утешайте меня, — отмахнулся Крал. — Прошло уже немало лет, а как подумаю об этом, хочется биться головой о стену. Только я был виноват и моя домо­рощенная стратегия. А я еще ею так гордился! Этот однорукий генерал несомненно хоро­шо и целесообразно расположил свою армию, а я явился и все перепутал — пускай лишь в марках, но ведь итальянцы не знали этого и решили, что так происходит все на самом де­ле. Я ее выгнал на холмы и горы и оголил остальную территорию — так мы это называли во время войны. По флажкам на карте мы судачили об ошибках Жофра или Брусилова. Именно так я оголил правый фланг, Риека оказалась незащищенной, а посему поэт так расхрабрился и занял ее с помощью мальчишек!

— Глупости, милый друг…

— Погодите, погодите, не торопитесь. Я тогда все это не только продумал, но и высчитал. Вот, слушайте. Я посылал свои марки в Вену. Это длилось тогда трое суток. Также медленно ездил тогда и международный экспресс. Оттуда это шло в Рим, скажем, четверо суток. Из Рима уже можно было телеграфировать или даже позвонить по телефо­ну этому Д'Аннунцио, значит, это я не считаю. Но пара дней была ему нужна, чтобы одеть и вооружить своих парней и чтобы изготовить печати для надпечатки марок. Скажем, он мог занять Риеку уже на десятый день, и в этот же день мой друг мог купить на почте первые марки и сразу послать их мне с этим письмом. Оно шло в Прагу как раз четверо суток. Сложите все это и получите ровно две недели с момента, когда я кончил воевать. Все сходится точка в точку. К несчастью, это так.