Франтишек Лангер - Розовый Меркурий

Франтишек Лангер.

Маленькая Юнгманова площадь, наверное, была когда-то идиллическим уголком. Ведь именно на ней, в середине круглой клумбы с белыми розами, поместили памятник славному лингвисту спокойного девятнадцатого века. Однако ныне Йозеф Юнгман, важ­ный и уравновешенный чешский классик, поглядывает из своего кресла на бешеное кру­женье у своих ног: спокойный уголок постепенно превратился в один из наиболее безум­ных пражских перекрестков.

Пожилой человек, шедший в тот вечер на шаг впереди меня, видимо, желал под­вергнуться экзамену по ясновидению, выдержке и ловкости, каким является переход через этот перекресток в вечернее время. Ко всему этому он нес еще под мышкой две тяжелые книги, а левой рукой, в которой находился зонтик, придерживал шляпу, потому что кру­жили не только автомобили, но и ветер. Ему посчастливилось. Его лишь слегка задело крыло автомобиля, и когда он пошатнулся, я вовремя подхватил его. Корректный от при­роды, я помог ему поднять выпавшие из его рук тяжелые фолианты. Он был очень бледен и растерян, и я не оставил его, привел в кафе на углу, заказал по рюмке коньяку.

— Я — Игнац Крал, поверенный Промыслового банка, — представился он мне, отхлебнув глоток коньяку и запив его водой. — Я очень обязан вам. Вы спасли мне жизнь.

— Не так жизнь, — откликнулся я, — как вот эти толстенные книги. Автомобили вряд ли стали бы с ними церемониться.

Крал нежно прижал к себе свои книги.

— Мне было бы жаль их, — сказал он. — Видите ли, я балуюсь филателией, — он постучал по обоим томам. — Было бы обидно потерять часть своей коллекции.

Только теперь этот пожилой человек вызвал у меня живой интерес. Я знавал многих филателистов мальчишеского возраста, но никогда не встречал ни одного, которому, на мой взгляд, было под шестьдесят. Я припомнил свой тонкий ребячий альбомчик, мыслен­но взвесил оба фолианта и спросил их хозяина с должным уважением:

— Это ваша коллекция?

Крал посмотрел на меня как-то искоса, слегка прикрыв веки. Спустя несколько ме­сяцев после нашего знакомства, я понял, что такой его взгляд означает изобличение в фи­лателистическом невежестве. Что-то вроде учительского: «Садись, получай кол».

— Да нет, это лишь часть ее. Кое-какие мои швейцарские марки.

Я вспоминал: когда мне было двенадцать и даже четырнадцать лет, марки этой ма­ленькой страны — на них был изображен Вильгельм Телль — вполне умещались на од­ной, да и то, кажется, неполной страничке моего альбомчика. А тут два таких толстых то­ма! Я высказал свои мысли вслух. Господин Крал снова одарил меня своим косым взгля­дом. Потом он принялся объяснять, что, хотя швейцарских марок имеется только около трехсот, настоящий коллекционер найдет среди них тысячи разновидностей в зависимости от типографских плит, бумаги, оттенков цвета и видов зубцовки, не говоря уже о штемпе­лях, надпечатках и других редкостях.

Все это, суммированное мною сейчас в одном, правда, довольно пространном пред­ложении, пан Крал, уже совсем пришедший в себя, излагал добрых полчаса. Это была на­стоящая научная лекция, которая украсила бы любую университетскую кафедру. Она со­стояла из глав, и после каждой из них пожилой человек делал паузы, выпивая при этом по глотку воды. Абзацы он отсчитывал на пальцах, начиная их словами: во-первых, во-вторых, в-третьих… Когда он говорил тише, то я ясно видел места, напечатанные петитом, а поднятый указательный палец означал, что сказанное следует отнести к подстрочным примечаниям. И, как всякий научный труд, лекция его была насыщена множеством цифр, дат, названий мест, книг, журналов, каталогов и авторитетов.

За эти полчаса он порозовел, между тем как я чувствовал, что бледнею и у меня кру­жится голова. Лишь когда он протянул руку за фолиантом, чтобы дополнить, как он выра­зился, свою теоретическую лекцию практической иллюстрацией, я пришел немного в себя. Мои силы внезапно восстановила та давняя двенадцатилетняя пора, которую каждый человек носит в себе до самой смерти, и я ощутил вдруг огромное любопытство к коллек­ции пожилого господина. То, что я увидел, не было даже в дальнем родстве с моими мальчишескими марками, замусоленными, порванными, жалкими, казавшимися пре­красными лишь детскому воображению. Ни один паренек не смел даже и мечтать о таком волшебном кладе, о таком великолепном музее. В этих томах, лист за листом, швейцар­ские марки приятно радовали глаз своими нежными красками, иногда отделенные одна от другой, как танцовщицы, или, наоборот, выстроившиеся, как рота солдат, строка за стро­кой. Много раз отдельные марки или даже целые группы марок повторялись и, на мой взгляд, выглядели совершенно одинаковыми, однако для господина Крала они были пол­ны существенных различий. Иные, густо устланные марками страницы, внезапно сменя­лись, скажем, лишь одной единственной строкой марок. Но бывало и так, что в центре це­лой страницы сияла одна единственная марка, по-видимому, из-за своей ценности заключенная в прозрачный блестящий конвертик. Тогда большое белое бумажное пространство вокруг нее казалось ореолом.

Переворачивая так листы, господин Крал внезапно замер от удивления. Одна стра­ница была пуста, и лишь следы наклеек показывали, что недавно здесь хранились марки. Он с беспокойством рассматривал пустые места и потом заметил:

— Значит, они выпали отсюда, когда книги выскользнули у меня из рук.

— А они были редкими? — спросил я у него тем же тоном, каким мы, мальчишки, когда-то спрашивали друг друга.

— Жаль. Среди них была весьма приличная пара пятисантимовых марок Женевы выпуска 1843 г. Что ж, в дублетах у меня есть еще одна такая пара, но похуже.

Это был ответ на непонятном для меня языке, и я попытался получить перевод на самом понятном языке в мире, а именно на языке цифр. Я спросил, сколько она стоила бы.

— Если бы мне вздумалось купить ее, — откликнулся он, — то наверняка при­шлось бы отдать двадцать тысяч. Конечно, если бы какой-то случай свел меня с ней. Но я говорю вам, мне незачем ее покупать.

Услышав это, я немедленно расплатился и решительно заявил пожилому человеку, что направлюсь искать марку. Не позволим же мы валяться двадцати тысячам где-то в грязи.

Но он не разрешил мне даже встать со стула.

Придет же в голову — снова кинуться в этакую кутерьму! Эти марки не стоят того. Вы что, не дорожите жизнью?

И, чтобы отвлечь меня от этого намерения, он снова принялся перелистывать стра­ницы альбома и, давая специальные объяснения, рассказывал, кроме того, короткие исто­рийки о некоторых марках, как и где он их нашел. Это были происшествия, прелесть ко­торых я лишь позже раскусил. Ими он хотел увести меня от швейцарских редкостей, на­деясь, что я откажусь от задуманной мной авантюрной экспедиции и отправлюсь из кафе домой.