Николай Шипилов - Мы — из дурдома

«А-а-а! Он — сумасшедший!» — допетрил Грыгор, давя из себя смех так, будто его геморрой сместился с выхода на вход.

— Ха! — выкашливал он. — Ха-ха! Веселый вы человек, дядя Юра. Вот вам станок, брейтесь на здоровьичко!

— О, как у вас здесь интимно. Спасибо, Гриня. Я попрошу оставить меня одного. Мой последний совет: если у вас крепкий сон, то не ешьте на ночь сырых помидоров.

— Охотно! — воскликнул пан Табачник, которому того и надо было.

Словно напоказ выходя всей ступней, за порогом ванной он перешел на цыпочки, любовно ухватил мобильник, страстно набил хозяйственный пакет наличными кровными. Потом накрепко запер за собой бронированную дверь своей конспиративной квартиры на девятом этаже, а ключ с ликованием оставил в скважине. Подперев дверь спиною и смеясь, как истеричное дитя, пан Табачник вызвал милицию.

«Сука кацапська, гнида східняцька! Балакати на кацапській говірці гімняній будеш в Азії, за Уралом! Драпай швиденько з моєї землі, а то ми тобі покажемо славу бандерівської зброї: ти і твоє смердюче отродьє на гілляках висітиме, падлюка смердюча. Ми тобі покажемо, як вміємо зачищати рідну землю від такого лайна як ти! Мразь кацапська!» — мстительно думал Грыгор, ожидая наряда рiднэнькой киевской милиции.

Не стоит, наверное, описывать недоумение милиции, приехавшей на ложный вызов. Сняв показания с мнимого пострадавшего, служивые вызвали карету «скорой помощи» и спровадили галлюцинирующего письмэника в элитную спецдурку.

Мы вышли на Крещатик. Сене понадобилась зажигалка.

— Как будет «зажигалка» по-укровски? — спросил он меня.

— Похiлычка, да! — пошутил я, в надежде, что он поймет мой плоский писательский юмор.

— Дай, кажу, менi ось цю похiлычку! — сказал Сеня парубку-коробейнику и властно указал на неопределенное место на лотке.

— Шо-о-о? — удивился щирый. Усы его в форме символа счастья — подковы — зябко вздыбились. — Шо тоби?

— Похiлычку, будь ласка! — грубо рявкнул Сеня. — Это галицийский диалект, основанный на влиянии польского, румынского, венгерского…

Хохол нахмурил брови и пошептался о чем-то с охранником. Охранник кивнул, осмотрел прилавок в поисках «похiлычки». Потом неуверенно взял с витрины зажигалку и протянул Сене. Сеня швырнул на прилавок пятидесятидолларовую бумажку, сунул в карман зажигалку ценой в четверть гривны, и мы пошли. А за нашими спинами звонко кричал зазывала:

— Купувайтэ похiлычки! Цiкавы похiлычки!

Сеня прослезился:

— Всего за пятьдесят баксов ты ввел в могучий укропейский язык новое слово! Ты герой! Как это звучит, да? Похе… поху… поха…

— Похiлычка, да!

— Блестящая операция, — растроганно шмыгнул носом Сема, и мы снова пошли по бесподобному в своей древней свежести Крещатику. — Сейчас же берем рикшу и бомбим участки!..

Сеню узнавали. Таксисты едва не передавили зевак и один другого.

— Эй, вы, папарацци, слушайте! Всем нормальным людям давно понятно, что русские и украинцы — братья-славяне, — вещал Сеня, пробиваясь к таксомотору и приветственно помахивая рукой очумелым братьям. — Это такая же правда, как и то, что вице-спикер Русской Думы Сема Парамарибский — мой брат-близнец. Но амеры и украинцы — это хозяева и обслуга! Так с кем нужно быть украинцам?.. Братья, задумайтесь! НАТО — геть из неньки!

— Геть! Геть, кацапня! — строжилась толпа.

Сеня уже приоткрыл дверцу «оппель-омеги», но, перед тем как втиснуться в салон, он, следуя правилам риторики, закончил свою речь такими словами:

— Нам, кацапне, тоже нелегко, братья незасiчны! Но кто же поможет в тяжелую годину, если не брат, а? Ни мы, ни вы не нужны как равноправные партнеры заокеанским «друзьям». Забудьте ничего не значащие взаимные обиды. Мы ведь свои. Гоните на хрен американских подстилок! Наши русские похiлычки сильней ихних авианосцев! Гоните! Ура!.. — и со словами, адресованными таксисту: — Гони и ты! Топи педаль! Штраф плач у я! — он юркнул в салон, где ждал его еще не битый толпою я.

Таксист послушно утопил педаль газа, потом едва не утопил нас в Днепре, потому что смотрел не на дорогу, а на Сеню. Так дети смотрят на живого Деда Мороза. Слышно было и то, как скрипит водительская выя.

— Стый! — сказал Сеня, думая, что по-украински так звучит слово «стой». — Стый здесь, я звонить буду!

Он набрал какой-то номер и сказал:

— Второй, второй я — первый… и, возможно, последний. Мне нужна информация о том, на каком избирательном участке голосует… минутку!.. Бойчук Иван Ульянович, 1959 года рождения, прописанный…

Денек задался с утра. Юра знал название улицы, на которой жил его неудачливый в бизнесе двоюродный брат, а посему решил пройтись по избирательным участкам на ней, используя резервный авось в надежде на небось.

— Паспорт! — остановили его быковатые, волообразные охранники со скрещенными на толстых грудях руками-алебардами.

— Что вы говорите? Вы тут мне явку рисуете? Конечно, рисуйте, вот вам меч: я кацап! — говорил Юра, и при этом весь его благообразный облик изливал в окружающий мир радость. Излилась она и на быковолов.

— Каца-а-апе ты мiй! — пропели быковолы, улыбаясь дружно и радостно. — А ми вас, кацапи, все одно зробимо цивілозованими панами. Хочете ви того, чи ні. Так ты, кажу, кацап?

— Я, пацаны, кацап-художник. И я знаю: нарисовать можно вообще все, что угодно — и избирателей, и весь народ, и страну тоже. Вот пусть и рисуют — а мы будем посмотреть…

Улыбки быковолов слаженно переходили в гримасу ярости.

— Апельсины отрабатываете… — продолжал добрый дядя Юра. — Русские вам, видите ли, плохие… А когда татары в Крыму вторую Чечню устроят, ваши вожди покидают свои шкурки от апельсинов и опять придут Москве в ножки кланяться! — говорил ритор, вокруг которого стала собираться электоральная толпа, жаждущая своего глупого личного счастья.

И кто-то в этой толпе уже произнес задумчиво:

— Этих пидорасов надо мочить без раздумий. Мне стыдно за мою нацию…

— Ты кто?! — взревели разом охранники, похожие на тех стражей тюрьмы, которые ревели: «Клю-у-уч!» — в детском фильме «Королевство кривых зеркал».

— Я? Это вы мне? Вам отвечать по-украински или по-бандеровски? Сильные, видите ли, различия в диалекте, обычаях и… как бы это мягче выразиться-то?.. Щирому хохлу тяжело сознавать, что он русский. Без нового голодомора он и не сознается никогда, что и сам скрытый кацап. Латентная форма кацапомании. Но все же отвечу вам, как могу. Не кацап я, а хуже того: я — москаль! — отрекомендовался Юра. — Эм-Тэ-Эс!

Ладно бы еще к этому было присовокуплено «да здравствует Иосиф Виссарионович Сталин!» или что-то в этом духе — но этого не было! Юра решительно не мог понять: почему, но охранники попадали в обморок. А он спокойно и мирно, как корабль НАТО в акваторию любого грузинского порта, вошел в помещение, где «прозоро» шли выборы.