Алексей Слаповский - Закодированный

Ну ладно. Это мы с вами об этом думаем, Татьяне об этом думать некогда.

Нарезав укропа, лука, петрушки, она набила две объемистые сумки, взвалила их на тележку с большими колесами, плоским настилом и невысокими бортами, похожую на восточную арбу, только меньше, и покатила к навесу в саду, под которым стоял старый-престарый «москвич». Прикрепила тележку к машине, села, чтобы ехать. «Москвич» завелся, но тут же заглох. Опять завелся, чихнул пару раз – и заглох навсегда. Татьяна вышла из машины, ударила с досадой по колесу, отцепила тележку и покатила вручную.

Вывезя тележку из калитки, она увидела бомжа.

– Ты здесь?

– Здесь. Здравствуй.

– Прощай, – сказала Татьяна.

Обернулась, крикнула:

– Только попробуй тут у меня что-нибудь – прибью!

Татьяна прикатила свой товар на рынок, что располагался на площади возле двух вокзалов; железнодорожного и автобусного.

Рынок был популярен и у жителей города, и у богатых обитателей окрестных коттеджных поселков Мальки, Пыреево и Вощёновка. Заправляли рынком, само собой, южные люди, поскольку зелень и овощи – их извечная специальность. Старухи, имея время, торговали сами, но не с прилавков, где каждое место стоило больших денег, а с земли, то есть с ящиков. Сначала милиционеры, науськанные южными людьми, время от времени их гоняли (сами южане стеснялись это делать, уважая старость даже у инородцев), старухи молча брали свои пучки и уходили, чтобы потом вернуться, но в последнее время настроения их отчего-то изменились, они все больше смелели, вступали с милиционерами в спор, а иногда даже и посылали их если не прямым текстом, то косвенно-понятным: дескать, иди-ка ты к той, что мне, между прочим, в дочери годится, а сам ты во внуки! Один милиционер, совсем молоденький, обиделся, схватил корзину какой-то старухи, чтобы реквизировать, но что тут началось! Старуха в крик и в слезы, проходящий пенсионер норовил ударить милиционера клюкой, двое-трое плечистых русских мужиков, опомнившись, что в кои-то веки надо иметь совесть и защитить пожилую отечественную женщину, бежали к милиционеру, размахивая решительными кулаками; пришлось товарищам милиционера наскоро объяснить дураку, в чем смысл жизни, и увести бедолагу, который, рдея юными щеками, и сам был не рад, что слишком ревностно отнесся к службе.

Хозяева побороли в себе уважение к старости и начали действовать сами: молча подходили, брали сумки и уносили за территорию рынка.

Старухи, плюясь и бранясь, шли за сумками и возвращались с ними обратно.

Их оставили в покое.

Татьяна сдавала зелень своему оптовику Муслиму, человеку с ласковыми, но внимательными глазами.

– Молодец, Танечка, хороший товар, – хвалил Муслим.

– Так платил бы нормальные деньги, – заметила Татьяна.

– А они нормальные! – показал Муслим деньги. – Почему не нормальные? Смотри, какие красивые: синенькая, желтенькая, фиолетовенькая!

– Синенькой от тебя не дождешься!

– Сезон такой, Танечка. На открытый грунт зелень уже вовсю растет! – извинился Муслим.

Таня пересчитала полученные купюры, вздохнула.

– Такая красивая женщина, а так деньги любишь! – упрекнул Муслим.

– А ты не любишь?

– Фе! – презрительно скривился Муслим. – Конечно, не люблю. Я жизнь люблю! И красивых женщин, – добавил он довольно деликатно, чтобы его слова не показались наглыми: Муслим был умен и хорошо понимал, кому можно хамить, а кому нет.

– Да и я не люблю, – созналась Таня. – Но как без них?

А неопознанный и странный человек все сидел у изгороди.

Хлеб он съел, воду выпил. Его разморило на солнышке, он снял куртку, свернул ее и положил в лопухи, прикрыв ими, чтобы кожа не нагревалась.

Но не скучал.

Смотрел, как белые облака плывут, медленно меняя форму.

Смотрел, как красные насекомые (их называют солдатиками) бесцельно, но хлопотливо суетятся возле обломка кирпича.

Как бабочка села на цветок, трепеща крыльями.

Как пролетела стайка воробьев, а за ними спланировал толстый ленивый голубь.

Как одна за другой проехали по тихой улице четыре машины – три легковые и одна грузовая. Каждую бомж внимательно осмотрел.

Проходили мимо и люди. Как правило, они были озабочены и молчаливы. Он говорил им:

– Здравствуйте!

Они вздрагивали, смотрели на него недоуменно и что-то бормотали сквозь зубы или просто отводили глаза.

А вот соседка Татьяны, интеллигентная пожилая дама Эмма Петровна Обходимова, не удержалась и спросила:

– Вы к кому?

Человека этот простейший вопрос поставил в тупик. Он промолчал.

– Ищете, что ли, кого? – уточнила тогда Эмма Петровна.

Но человек и на это ничего не ответил.

Потом появился хромающий старик с палкой, лет шестидесяти с лишком, бедно, но опрятно одетый.

Это был Олег Трофимович Одутловатов, он жил неподалеку в доме на углу улиц Садовой и Рукопашной. (Мэр Тудыткин, возглавив город, хотел в ряду других своих начинаний сменить это хулиганское название на более приятное: Вишневая, например, или Перспективная, но его советник по культуре, местный знаменитый писатель, поэт и краевед Семен Усенин, автор трех книг, одна из которых была издана в Москве, хоть и на средства автора, отговорил: во-первых, настоящее название улицы не Рукопашная, а Рукопашного в честь чиховского героя Артема Рукопашного, взявшего этот боевой псевдоним, когда он превратился из сапожника Арона Рыкеля в предревкома Чиховской волости, и оному Рукопашному до сих пор в местном краеведческом музее посвящена экспозиция, несмотря на двойственное отношение нынешних историков к революции и Гражданской войне: из песни слов не выкинешь. Во-вторых, даже если взять народное название улицы, ибо народ, увы, забыл героя, то и это слово не является позорным. «Рукопашное дело, – объяснял Усенин, – означало в древности: пахать руками. А пахали руками не только физиономии неприятелей, но и по хозяйству, это потом значение стало сугубо драчливым». Мэр этим объяснением удовлетворился.)

Одутловатов называл себя «вторичным инвалидом». Или еще – «дважды инвалид». Основания были: в детстве ему перешибли жердью ноги при невыясненных обстоятельствах. Одна версия (самого Одутловатова) была, что он сторожил бахчу отца, на которую забрались воры за дынями, защищал отцовское добро, вот его и покалечили. Другая версия: он сам забрался на соседнюю бахчу (по известному мальчишескому убеждению, что соседские дыни и арбузы намного слаще), там-то ему и досталось от сердитого хозяина или сторожа. Как бы то ни было, одна нога у Одутловатова срослась неправильно, стала сохнуть, и он, охромев, заимел пожизненную инвалидность второй, кажется, группы. Но был активен, мотался по стране, где-то чего-то продавая, доставая, пускаясь в авантюры, последней из которых была доставка нескольких партий почти новой мебели в Россию из опустевших населенных пунктов Чернобыльской зоны. На этом он и пострадал, нахватал радиации выше крыши, и вот уже который год ходит по врачам, добивается, чтобы ему присудили еще одну инвалидность. Врачи отбиваются, говорят, что толку никакого: будет та же инвалидность второй группы, то есть подтверждение имеющейся. Одутловатов не согласен. Есть же дважды Герои Советского Союза с присуждением Золотой Звезды и ордена Ленина, говорит он. За каждую Звезду человек пожизненно получает двести рублей старыми деньгами (где-то когда-то он об этом услышал). То есть за две – четыреста. Поэтому и я должен за каждую инвалидность получать отдельную пенсию, а в результате двойную!