Роман Савов - Опыт интеллектуальной любви

Мама в восторге. Она советует отнести эти вещи хотя бы Красногорской, чтобы их напечатали хоть где-то, но я не верю ни в то, что их возьмут, ни в то, что они кому-нибудь понравятся…

Достаточно того, что огонь Прометея вновь горит.

Мне снится детство. Площадь Мичурина. Маленький деревянный дом. Чулан. Кошка. Сарай, в котором жил ежик. Нутрии, которых разводила соседка. Бабушка Мотя. Катя, молодая и веселая. Мама и отец. Они все здесь. И разум, вероятно, спутавшись, погружается в сны детства: я начинаю подпрыгивать на старой кровати, а керосиновая лампа порождает неистовые тени. Я взлетаю так высоко, что уже нахожусь не в доме, а в воздухе. Я лечу вниз, и сердце замирает от ужаса и восторга. Падение. Я вздрагиваю и просыпаюсь в моем сне — маленький мальчик, испуганный падением с гигантской высоты. Катя смеется и говорит, что я расту. Судорога, проходящая по телу, уходит в тепло кровати. Я встаю, одеваюсь, выхожу на улицу. Теплый вечер, лунный и свежий. Я выхожу за калитку, поворачиваю налево и иду к каменному забору, за которым стоит "профессорский дом". Он не так высок, чтобы нельзя было перебраться. Мне одновременно и хочется перелезть, и страшно. Что же там, за забором? Мне до зарезу хочется это узнать, тем более, что в глубине души я это уже знаю, только боюсь в этом признаться.

Карабкаюсь вверх, достигаю отверстия и жадно припадаю к нему, но в темноте сложно что-либо различить. Наконец, я вижу… вижу себя, спящего на кровати в комнате, освещенной керосиновой лампой, а бабушка Мотя бормочет "Отче наш…"

Будь проклят звонок по утрам — звонок, который уже несколько лет не позволяется выспаться, звонок, который мучает неизвестно за что…

— Надо же, как на тебя знакомство с Леной подействовало! — говорит Санек. — Если ты и дальше будешь продолжать в том же духе, скоро придется издавать сборник.

— Не ерничай. Лена действительно хороша. Она стоит того. Впрочем, нет ли у тебя на примете еще какой-нибудь "гёрлы" (я использую словечко Тихонова), потому что с Леной мне не светит!

— Почему?

— Какие-то знаки. Предчувствия.

— Перестань. Если будешь так рассуждать, обязательно ничего не выйдет. Хотя на примете у меня кое-кто, действительно, есть. Помнишь, я рассказывал тебе о Юле Орловой?

— Не помню.

— Вот видишь, насколько ты невнимателен.

— Хватит меня стыдить. Давай ближе к делу.

Я перебираю листы со стихами.

— Ну, что тебе сказать? Учится в аспирантуре сельхоза, очень умна, симпатична. Не замужем. Одинока. Вы друг другу подойдете.

— Заманчиво. Диктуй телефон.

— Только учти, что если надумаешь с ней познакомиться, ты должен будешь определиться с Леной. Юля не из тех, кто может играть на два фронта.

— За кого ты меня принимаешь? Думаешь, я из тех, кто такое любит?

— Записывай…

— Сань, а что ты говорил о книге по истории русской поэзии?

— Что говорил? Хорошая книга. Купи!

— А где ты ее покупал?

— В "Букве".

— Где в "Букве"?

— В отделе уцененной книги.

— Звучит еще заманчивей, чем раньше.

Звонок Елены Евгеньевны застает меня в туалете. Я успеваю добежать до телефона, проклиная того, кто находится по другую сторону провода. Она звонит по поручению Красногорской, которая проводит в библиотеке литературную гостиную.

— Принеси свои вирши, — саркастично говорит Евгеньевна.

— Ладно. Как же без этого? Опять будет словоблудие?

— А как же. Но ты приходи. Красногорская обязательно хочет тебя видеть.

— Приду. Она объявилась как раз вовремя.

— Тебя Лена что ли вдохновила?

Сдалась им всем Лена! Так и будут теперь все изменения во мне увязывать с ней? Дурацкая фамилия — Павлова! И почему меня раздражает ее фамилия?

— А то кто же?

— Да, Родя, видно совсем ты одичал со своей Настей.

— Она не моя. И я не одичал. Попрошу не ерничать.

— Ну, не обижайся. Давай приходи.

Как водится, мероприятие будет проходить в воскресенье.

Я сажусь за компьютер и набиваю тексты "Ожидания", "Терема", "Гамлета", всего, написанного на этой неделе.

В этих хлопотах проходит короткий зимний день, и темнота напоминает о начале вечера. Пора!

В этот раз к телефону подходит она сама, что является весьма скверным знаком. Значит, она все время проводит дома. А с чего ей, собственно, звонить мне? "Что он Гекубе? Что ему Гекуба?"

Я смотрю в окно, где в ярком свете уличного фонаря кружатся снежинки. Разумеется, я читаю ей стихи. Она становится подопытной свинкой, но не понимает этого. Зато я чувствую себя каким-то маньяком, который преследует призрачные цели, недоступные пониманию людей, с которыми общается.

Лена говорит, что собиралась позвонить завтра. И я оцениваю ее высказывания, как логик: истина — ложь. В данном случае, например, — ложь.

Но еще одна встреча произойдет. В этом я теперь уверен.

По-моему, мы просто не поняли друг друга. Я неожиданно поверил в Павлову только потому, что она живет в том же доме, что и Демоническая, только потому, что у нее похожий телефон. Ну и что? Мало ли в этом мире случается совпадений?

Все как после приема у стоматолога. В общем-то, ничего хорошего, зато ничего не болит, а нервное напряжение ушло, оставив место усталости.

Лены больше не существует. Не надо решать связанные с ней проблемы, но приходит зияющая пустота, которую придется заполнять другой. Мне не хватит на всех денег. Да и нужно ли это?

Если Красногорская опубликует "Прелюдии", до опубликования "Лгуньи" останется один шаг. К тому времени роман следует закончить, а он, между прочим, движется не быстрее черепахи.

К одним невзгодам присоединяются другие, а там еще и еще… И единственной отдушиной теперь является творчество. Мертвое творчество? Или живое? Я живу старыми опусами, питаясь ими, как мертвечиной. Автор должен расти, а не жить, думая о былых достижениях.

К чему вся эта диалектика?

Только потому, что я не могу понять, хочется идти к Красногорской или нет, хочется читать перед малопочтенной публикой или нет, хочется читать старое или писать новое? Вероятнее, мне ничего не хочется.

Я заставляю себя собраться и выехать. Даже умудряюсь опоздать всего лишь на десять минут. И зайти к Елене Евгеньевне, где встречаю Красногорскую.

— Елена Евгеньевна?! — приветствую я Гагину. — Здравствуйте, Ирина Константиновна! — это — Красногорской.

— Родион, Родион, — вот вы-то мне и нужны.

Красногорская усаживает меня подле, начинает расспрашивать о том, где я работаю, чем занимаюсь, что пишу.

— Пишу роман, Ирина Константиновна.

— Большой?

— Очень. Не хотите напечатать?

— Вообще-то большие вещи мы не можем позволить себе издавать, но вы несите, несите… следует посмотреть…

К Красногорской заглядывают какие-то люди. Справляются, в каком зале будет проходить гостиная, и уходят.