Бернард Вербер - Танатонавты

16:57:10

Рука на выключателе стала липкой от пота.

16:57:43

По обеим сторонам от меня Фредди и Стефания выглядели особенно торжественно. В бассейне мы многократно репетировали наши па-де-де, чтобы добиться идеальной слаженности движений, чтобы пройти так далеко, насколько это понадобится. Фредди надеялся, что мы сможем достичь пятой коматозной стены. Я рассчитывал, что сумею перехватить Розу задолго до Моха-5. У меня не было никакого опыта межзвездных полетов.

16:58:03

Стартовый зал погрузился в полумрак, чтобы нас еще больше расслабить. Григорианские псалмы мягко возносились к потолку. Сейчас я понимал, какой успокаивающий эффект могла иметь эта музыка на уходящих танатонавтов.

16:58:34

Внезапно распахнулась дверь. Словно в тайском театре теней, возник долговязый силуэт. Я его тут же узнал. Рауль. Он собирается заснять мое крещение смертью? Нет, он бросил на меня косой взгляд и, не колеблясь, натянул на себя белую униформу и прошел к стеклянному пусковому пузырю. Как и мы, Рауль сел в позу лотоса и взял в руку выключатель «ракетоносителей».

16:58:56

Опять распахнулась дверь. Грациозный силуэт с волной белокурых волос, на мгновение вспыхнувшей в свете мерцающих лампочек аппаратуры, направился к пусковому креслу. Как и Рауль, как и я, Амандина еще ни разу не уходила в полет. Сейчас она сделает это для Розы. Для меня.

Она была одета в одну из наших униформ. Впервые — если не считать ее свадьбы — я увидел Амандину не в черном, а в белом. Она подключилась к еще одной аппаратурной стойке и вонзила себе в руку иглу, сквозь которую через минуту хлынет в нее смертоносная жидкость.

16:59:20

Я улыбнулся. У меня действительно, по-настоящему, самые лучшие друзья на свете. И если правду говорят, что друг познается в беде, что ж, видно, так оно и есть. Их присутствие придало мне новых сил. Как же мне повезло, что я нашел этих ребят. У меня самые лучшие друзья на свете!

17:00:02

Первый, второй, третий арпеджо токкаты Баха. Третий звонок, извещающий, что вот-вот распахнется занавес, прячущий тропинку в небеса. Сезам, откройся! Сделай так, чтоб мы не врезались на том свете в непробиваемую стенку!

17:00:25

— Готовы? — спросил Фредди, обращаясь ко всем и ни к кому.

Двадцать восемь голосов прозвучали в унисон:

— Готовы!

Сколько раз я слышал эти слова, не задумываясь над их настоящим смыслом!

Раввин отсчитывал:

— Шесть… пять… четыре… три… два…

Не спрашивай себя: «Чем же это я здесь занимаюсь?» Стисни зубы. Сожми ягодицы.

— …один. Пуск!

Мокрой рукой я сдавил грушу выключателя. Представил, как ледяные растворы хлынули по моим венам… Я умираю!

Ваш страх смерти не больше чем трепет пастуха, когда он стоит перед Властителем, готовым наложить на него десницу, чтобы оказать великую честь. Разве дрожащий пастух не чувствует радости, что удостоится королевской милости? Может быть, он даже сам не понимает, почему дрожит?

Ведь что есть смерть, кроме как новое рождение в ветре и растворение в небесах?

И что значит перестать дышать, кроме как освободить дыхание от волн беспокойства, чтобы суметь вознестись и найти Бога, не встречая больше никаких помех?

Лишь когда пьешь из реки молчания, ты можешь слагать подлинные гимны. Лишь достигнув вершины горы, ты сможешь наконец начать настоящее восхождение. И лишь когда земля завладеет твоими членами, ты сумеешь исполнить истинный танец.

Стефания права: пока сам не умрешь, не сможешь понять, что это такое.

Это невозможно описать словами. Я попробую, конечно, поделиться с вами теми эмоциями, что мне довелось испытать. Но все же имейте в виду (если вам, разумеется, еще не доводилось умирать), что мои слова не больше чем легчайшее прикосновение к подлинной сути.

Кое-какие из ощущений неизъяснимы, но я испытал их все, в день, когда ушел на тот свет, чтобы попытаться спасти жену, пока ее не перехватил Континент Мертвых, тот самый континент, что я так долго изучал.

Сразу после нажатия на кнопку пуска мне показалось, что ничего не произошло. Нет, серьезно, совсем ничего. Я даже решил встать и объявить всем, что вышла осечка и что надо попробовать еще раз. Я заколебался, боясь выставить себя в дураках, и решил подождать еще минут пять, на случай, если событие все же произойдет. Я новичок, но другие хорошо в этом разбираются. Если они не шевелятся, то, наверное, все в порядке.

Я зевнул. Это, наверное, анестетик действует. Мне кажется, будто я немного пьян. Кружится голова. Я переключил внимание на спину, чтобы держать ее прямо, как об этом сто раз напоминала Стефания.

Последняя отчетливая мысль была о Розе: я должен ее спасти. Я знал, что вот-вот умру. Накатили воспоминания. Я еще маленький и в первый раз катаюсь на американских горках. Тележка медленно ползет по пологому скату. Достигнув вершины, я думаю, что отдал бы все на свете, чтобы оказаться сейчас где-нибудь в другом месте, но тележка уже несется вниз, дети вокруг вопят то ли от ужаса, то ли от восторга, а я закрываю глаза и молюсь, чтобы эта пытка кончилась поскорее. Она не кончается. Меня бросает вправо, тут же влево, переворачивает вверх тормашками, не за что ухватиться, а в голове мелькает мысль, что вот так наказывают тех, кто боится!

Я чувствую, что засыпаю. Я легкий. Очень легкий. Кажется, можно взлететь, словно перышко. И правда… я уже летаю, как перышко! По крайней мере, это пытается делать одна часть моего тела, в то время как другая боится и инстинктивно цепляется за жизнь. Я люблю Розу всем сердцем, но меня так пугает смерть! Я не хочу покидать свой дом, свой квартал, бистро, друзей. Пусть даже мой лучший друг со мной в этом жутком испытании.

Все, что чувствую я, чувствует Рауль. Все, что меня страшит, должно быть, точно так же страшит и его. И вдруг происходит странная вещь. Какая-то опухоль вырастает прямо из макушки, тянет мою кожу, будто за волосы, тянет и тащит вверх. Как мне остановить это страшное, что происходит со мной? Сердце бьется так медленно, что я не могу шевельнуться. Бессильный, я присутствую при том, как из моего черепа рождается еще один я, до сих пор мне неведомый, о котором я ничего не знал. Мое сознание балансирует, как на лезвии ножа. Остаться здесь, внизу, с телесным я, сидящим по-портняжьи, или же уйти вверх, с новым я, отпочковывающимся из моей же головы?

Меня тянет и тянет наружу.

Все кружится, стерто, размыто. Исчезает чувство времени. Малейшее мое движение занимает столетие. В реальности это, конечно, длится долю секунды. Возбуждение, радость. Из моей головы выходит рог. Точнее, рог, оканчивающийся моей головой. Моей головой. Моей «другой» головой. Меня словно расщепляет надвое. Меня двое, и в то же время будто я сам себе чужой. Я умираю, а рог все растет, великолепный, белый, призрачный.