Николай Никандров - Путь к женщине

Красавица с испуганно выпученными глазами в сторону:

– Это какой-то сумасшедший…

Шибалин громко, с непонятным, вдруг налетевшим на него озорством школьника:

– Сама сумасшедшая! Красавица вскакивает:

– Я сейчас милиционера позову! Шибалин ей в лицо:

– А-ме-ба! Ха-ха-ха! Она:

– Такие оскорбления!.. Такие оскорбления!..

Спешит к ограде бульвара. Мечется вдоль железного за бора в одну сторону, в другую, как в клетке. Кричит с бульвара на мостовую:

– Милиционер!.. Милиционер!..

Оборачивается, глядит, не убегает ли Шибалин.

А Шибалин сидит, широко раскинувшись. Чувствует себя необыкновенно свободно. Улыбается ей:

– Не бойтесь, не убегу! Зовите же, зовите милиционера! Пост там, недалеко, на углу! Вы всей этой истории придаете еще более сложный, еще более содержательный оборот!

У боковой калитки, среди раздвинувшейся зелени, как портрет в раме, возникает краснощекая физиономия милиционера.

XX

Милиционер, безусый карлик в слишком просторной, как бы отцовской фуражке, смешно оттопыривающей его уши, с суровым выражением лица, подбегает к красавице:

– Чего тут?

Красавица указывает рукой назад, на сидящего Шибалина, не может от волнения говорить, за каждым словом прерывается:

– Их… было пятеро… даже больше… один остался, вот этот… а другие четверо убежали…

Ушастый карлик, грудью вперед, порываясь сразу во все направления:

– В которую сторону они побежали?

Красавица кивает дрожащим подбородком:

– Туда… вон в ту сторону… давно…

Милиционер сует в рот свисток, надувает румяные щеки, издает пронзительный свист.

Потом подходит к Шибалину:

– А вы, гражданин, не уходите, сидите здесь. Шибалин:

– Я и не собираюсь уходить.

На свисток из кустов лезет похожий на медведя дворник. Он в лохматой бурой папахе с бляхой, в буром дырявом замасленном ватнике, в бурых растоптанных валенках, с бурой бородой, начинающейся от глаз.

Затем сбегается – постепенно утолщающийся – кружок любопытных.

Милиционер к красавице, маленький к большой – оба в центре кружка:

– Ну, рассказывайте, как было дело?

Красавица утоньшенным против обычного голосом:

– Вот этот мужчина и те пятеро…

Милиционер, воинственно вздрагивая:

– Какие пятеро?

Красавица:

– Которые убежали…

Нахальный голос из толпы за чужими спинами:

– Га-га-га! "Убежали!"

– Они сперва вшестером преследовали меня… приставали, хотели насильно познакомиться… Потом, когда я кое-как отделалась от тех пятерых, попугала их мужем, ко мне привязался этот шестой и смело так, с угрозами, стал требовать от меня объяснения, почему я отказалась знакомиться с его компаньонами…

Милиционер к Шибалину серьезно:

– Гражданин, вы приставали к этой гражданке?

Один голос из толпы к Шибалину:

– Встань!

Другой так же энергично:

– Зачем? Не надо!

И Шибалин вяло ворочается на скамье, точно не знает, вставать или нет.

Не встает, сидит, отвечает:

– В том смысле, товарищ милиционер, в каком вы предполагаете, я, конечно, к этой гражданке не приставал. Просто я хотел с ней поговорить, задать вопрос…

Прежний нахальный закатисто:

– Га-га-га! "Поговорить!"

Милиционер Шибалину:

– А вы разве с этой гражданкой были знакомые?

– Нет. Вот поэтому-то мне и интересно было с ней по толковать. Знакомые мне надоели.

– Как же вы, гражданин, хотели "потолковать" с граждан кой, когда гражданка эта даже вам незнакомая?

Указывает рукой на красавицу – раздельно, сильно:

– А может быть они за-муж-ние!!!

Из толпы стравливают:

– Д-да! Д-да!

Красавица, тронутая сочувствием, едва не плача, тоненько, как девочка:

– Уже шагу шагнуть не дают!.. Так и липнут везде, так и липнут!.. Ничего не боятся!..

Милиционер Шибалину назидательно:

– Слышите, что они говорят? При вас документ какой-нибудь есть?

– Нет.

– Как же без документа?

– Не захватил с собой.

Милиционер достает бумагу, карандаш.

– Тогда вам придется до отделения дойти.

Шибалин:

– Это как понимать? Значит, я арестован?

Милиционер что-то выводит на бумаге и в то же время отвечает ворчливо:

– Никто вам не говорит, что вы арестованные… Из отделения справятся по телефону в адресном столе, есть ли такой, и вы пойдете себе домой… пока.

– А потом?

– А потом, глядя куда направят протокол. Если в нарсуд, по статье сто семидесятой, за хулиганство, то в нарсуд. Если нет – то нет. Ваша фамилия, имя, адрес?

Шибалин говорит, милиционер пишет.

– Где-нибудь служите?

– Нет.

– Чем-нибудь торгуете?

– Нет.

Милиционер проницательно смотрит на него из-под налезающей на уши фуражки. Потом, с неодобрительной усмешкой, к толпе:

– Не служит, не торгует…

И пожимает плечами.

Толпа в знак солидарности с ним гудит.

Милиционер снова к Шибалину:

– Не рабочий же?

Шибалин:

– Нет.

Милиционер разводит руками, улыбается публике:

– Опять нет…

Публика, чтобы угодить ему, холуйски, рабски гудит:

– Гы… Гы…

– Но какая-нибудь занятия у вас есть?

– Конечно, есть.

– Какая же? – спрашивает милиционер и хитро подмигивает публике.

– Я – писатель, – произносит спокойно Шибалин.

– Пи-са-тель?

У милиционера опускается рука с карандашом. На не сколько мгновений он задерживает на Шибалине внимательный взгляд. Потом говорит новым укоряющим тоном:

– Тем более нехорошо так поступать…

И уже без прежнего пыла принимается дальше писать.

Между тем к месту происшествия на чернеющую толпу все время сбегаются новые любопытные. Они набегают и из других аллей бульвара, и с прилегающей улицы. Иные, ярые любители бесплатных зрелищ, перелезают через ограду на бульвар.

Особенно много налетает мальчишек. Они так и лезут, так и просачиваются сквозь толпу взрослых в самые первые ряды:

– Жаль, Ванька уже ушел домой – вот бы посмотрел! А мы с тобой посмотрим! Правда, Петя!

– Ну да, правда!

Баба елозит подбородком по широкой спине мужика:

– Ты тут так неудобно встал, что за тобой никому ничего не видать.

Мужик полуоборачивается к бабе, смотрит на нее сверху вниз, как на гадину:

– А ты куда, в цирк пришла, опухлые твои глаза?!

Баба брезгливо воротит от мужика нос:

– Фу-у!.. Уже где-то нажрался, идол!

Мужик с сознанием своей превосходящей силы, задиристо:

– А ты мне подносила?

– Тихо там! Мешаете писать…

Дворник – с медной бляхой на драной, в клочьях, папахе – хватает за плечо вновь прибежавшего любопытного, отдирает назад:

– Куда прешь? Не видишь: оцепление!

Тот:

– Я партейный. Мне можно.

Дворник отпускает его:

– Ну, лезь, шут с тобой. Мне не жалко.

Тот, рыская глазами по земле, озабоченно к публике: