Николай Никандров - Путь к женщине

– Вот и идем со мной.

– А сколько ты с меня слупишь? Может, у меня и денег таких нету?

– Ну трешня-то найдется.

– Трешня – дорого.

– Это дорого? Раз в "Эрмитаже" мне один гражданин двадцать рублей дал!

– Тута не "Ермитаж". Тута воля. За место не платите.

– А сколько же для тебя не дорого?

– Рублевку дам, чтобы не торговаться. По своему достатку.

– Ополоумел, что ли? Кто же с тобой за рублевку пойдет?

– Не пойдет тута, в другом месте найду. Бабы, они везде бабы.

– Давай два!

– Полтора!

– Ну, идем. И это только для тебя. Вижу, что трудящий.

– Знамо, трудящий. Не буржуй.

Антоновна ведет мужика под руку к боковой стене, останавливается перед самым проломом – ходом в смежное помещение.

– Деньги вперед!

– Ладно, ладно.

– Не "ладно", а давай сейчас!

– На, на, не бойся.

Они низко наклоняют головы, проходят гуськом в пролом, исчезают за стеной.

Настя, в тени, под стеной, попыхивая папироской, кричит со своего места:

– Осиповна, за сколько она, за полтора пошла? Осиповна устало, в землю:

– За полтора.

IV

Под фундаментом задней стены, в одной из трех лисьих нор, в средней, в черной темноте вспыхивает желтым огоньком спичка и освещает две руки, отсчитывающие деньги. А в следу ющий момент оттуда вылезают на поверхность земли молоденькая Фроська и ее гость, мужчина средних лет с выбритым, строгим, почти свирепым лицом.

Фроська, здоровая на вид, цветущая, живая, в яркой шляпке, в короткой юбке, одной рукой стряхивает с колен землю, а в другой держит перед недовольно-удивленным лицом деньги:

– Сколько же вы дали?..

– Как договаривались.

И бритый-строгий, покаянно опустив в землю глаза, спешит к выходу из руин.

Фроська цепко виснет на его руке:

– Прибавьте полтинник на пиво!

– Довольно с вас. Достаточно заплатил.

– Ну, двугривенный на папиросы!

– Нет, нет. Не могу.

– Ну хоть гривенник на трамвай! Всего гривенник! Гривенника жаль?

– Не люблю, когда клянчат. Я ведь, кажется, с вами не торговался, считал неудобным, а сколько запросили, столько и дал. А вы и еще клянчите.

– Гражданин! Только гривенник! Я не прошу рубль! А другие и по три рубля мне дарят!

Бритый-строгий, чтобы отвязаться, с раздражением дает ей:

– Нате!

Фроська отпускает его руку:

– Вот теперь спасибо!

Останавливается в руинах, кричит ему вслед:

– Счастливо вам! Заходите в другой раз!

Прячет в чулок деньги, становится лицом к луне, пудрит перед зеркальцем нос, красит губы, румянит щеки, поправляет возле ушей кудряшки волос, запихивает под кофту на месте грудей два высоких комка тряпья, потом, оглядев всю себя и изобразив примерную дергающуюся походку, которой она сей час защеголяет по освещенным улицам Москвы, уходит из руин в город – за новым хорошим гостем.

Осиповна встает, идет, подсаживается к Насте, обращает ся к ее гостю:

– Гражданин, одолжите покурить.

Гость охотно угощает ее:

– Пожалуйста! Курите! Мне не жалко! Я такой человек! Каждому сочувствую!

Осиповна курит, наслаждается, сплевывает:

– А Фроська, шкуреха, опять на Неглинную побежала гостя ловить.

Настя пускает изо рта дым:

– Ну и что ж?

Осиповна прежним тоном:

– За сегодняшний вечер она уже шестерых приняла, за седьмым побежала. А вся ночь еще впереди.

Настя с одобрением:

– Что же. Хорошо.

– Мало хорошего. Она будет семерых принимать, а другие вовсе без почина сидят.

– Значит, умеет. Сумей ты. Сумей семерых принять.

Осиповна с гордостью:

– Семерых? Никогда! Я еще понимаю принять девушке в вечер двух-трех гостей, ну от силы четырех. Но не семерых же!

Настя смеется:

– Фроська, она и семнадцать примет. И осуждать ее за это тоже нельзя. Пока молода, пока мужчины интересуются ею, она старается обеспечить себя на будущее. Она в твои годы не будет так, как ты, в развалке сидеть. Мы вот и курим, и нюхаем, и выпиваем, а она знает одно: копит и копит деньги. Которая с ней на квартире девушка Лелька живет, так та рассказывает, что у Фроськи две тысячи денег в трудовой сберегательной кассе на книжке лежат. А до чего экономная она в расходах! Привозит ей мужик с базара дрова, а она заместо денег предлагает ему остаться с ней. Приходит к ней из коммунхоза получать деньги за электричество старичок, а она и его замарьяжит. То же самое с обойщиком, когда оклеивает новыми обоями комнату, и с печником, когда ремонтирует печь, – со всеми, со всеми! И никому не платит, и денежки целиком остаются у ней в кармане.

Гость, вернее силуэт гостя, едва заметный под стенкой, в тени:

– Гы-гы-гы! И трубочиста с собой положит, когда тот почистит у них в доме трубы? Гы-гы-гы! Такая девушка всегда будет хорошо жить.

Настя:

– А конечно! Она и сама говорит: "Девочки, мне еще только год поработать, а тогда буду барыней".

Осиповна:

– Да… Будет… Как раз… Держи карман шире…

VI

Из пролома в боковой стене выходят, согнувшись, гуськом, прежний лохматый мужик и Антоновна.

Антоновна, веселая, легкая, довольная, что заработала, провожает мужика к выходу из руин:

– Пупсик! Подари гривенничек!

Мужик, разочарованный, мрачный, с перекошенным черным лицом:

– Нету, нету. Чего там. И так дорого заплатил, погорячимшись. А приведись мне сейчас, я б тебе и копейки не дал. Задаром с тобой не пошел бы.

С отвращением плюет в сторону.

– Тьфу!

– Ну пятачок!!! Только один пятачок! Пятачок не деньги!

– И не проси. Все равно не дам. Будет с тебя. Пожил с тобой я каких-нибудь пятнадцать минут, а полтора рубля выскочило! А мы за полтора рубля знаешь сколько работаем?

– Ну три копейки! Мне не для денег, мне только для почину, у тебя рука легкая!

Обнимает его за необъятную талию, нежно:

– Пупсик, ну не скупись, не скупись…

Мужик, не глядя на нее, с озлоблением тычет ей в руку медяк:

– На, с-смола!!!

Он уходит.

Она ему в гневную, удаляющуюся спину:

– До свидания! Смотри в другой раз когда приходи! Тогда можно будет и подешевле!

VII

Солдат входит в руины, стоит, волнуется, глотает большими глотками воздух, переступает с ноги на ногу, жадно щурится на сидящих под стенами женщин.

Настя к Осиповне:

– Жалуешься, что без почину? Вон солдат пришел. Иди, замарьяжь его.

Осиповна с жестом пренебрежения:

– Этот без денег. Это только так. Этому только бы по смотреть. Это не гость.

– А какие же ты хочешь? Позже, когда окончатся театры, тогда, безусловно, можно ожидать приличную публику. А пока чище этих не будет.

– А ну его. Не пойду. Чего зря ходить? Пускай какая другая идет, если хочет…

Беременная женщина, с высоким животом, с немолодым изможденным лицом, выходит из темного угла на свет, приближается к солдату, заигрывает с ним: