Николай Никандров - Диктатор Пётр

– Ловко! – искренно вырвалось у Ольги.– Вот это работа!

– Но мы, конечно, не только эту дребедень покупаем,– сказала тетка.– Это так, между делом. Только чтобы оправдать дорогу к Кате. Жаль, мы сюда приехали с пустыми руками: а у вас тут хорошо пошли бы фитили для ламп и охотничьи собаки.

– Тетя, значит, вы по семнадцать миллионов на каждой машинке заработаете?

– Пусть на разные накладные расходы ляжет по два миллиона на штуку,– высчитал Жан,– и тогда нам очистится пятнадцать миллионов от каждой. Сто штук свезем, полтора миллиарда заработаем.

– Миллиарда!!! – схватились обе хозяйки за головы.

– Значит… вы… вы… миллиардеры? – испуганно запинаясь, произнесла Ольга.

– Раз полтора миллиарда, значит, миллиардеры,– безнадежно покачала ей головой Марфа Игнатьевна.

– Тетя Надя,– просто, как ребенок, спросила Ольга.– Куда же вы столько денег деваете? Неужели все тратите?

– Часть трачу, проживаю,– вольготно отвечала богачка.– Часть вкладываю в дело. Часть, в золотых монетах, прячу для будущего.

– А Жан? – перевела Ольга наивно-удивленные глаза на Жана, который в это время сидел, без конца ел, без конца пил, молчал, беспокойно менял на столе позы…

– Жан тоже часть своих барышей транжирит, часть дает на дело. Но больше, конечно, транжирит.

"Лучше бы нам половину давал!" – явственно, как в книге, зажглись слова в пришибленных глазах обеих хозяек; зажглись и погасли.

Примусы были подержанные, в копоти, и у тети Нади на носу появилось черное пятно сажи. Обе хозяйки это видели, но им было стыдно сказать гостье об этом. И что бы потом ни делала тетя Надя, что бы она ни говорила, обе хозяйки смотрели только на черное пятно на ее носу и думали только о нем. Вот тетя Надя уже размазала это пятно, сделала его больше и, наверно, еще размажет… И хозяйкам сделалось обидно за тетю Надю, за то, что у нее, такой элегантной, красивой, умной, талантливой, нос был испачкан сажей, и глубоко противной показалась им жизнь, средства для которой приходилось добывать такими способами.

– Оля, что ты так смотришь на меня? – вздрогнула тетя Надя, почувствовав на своем профиле вдумчивый взгляд племянницы.

– Так,– ответила племянница, глядя на пятно сажи на носу тетки.– Думаю.

– И, конечно, обо мне? Правда?

– Откровенно говоря, да.

– Это интересно. Что же ты обо мне думаешь?

– И думаю я вот что: как это могло случиться и как это понять, что наша тетя Надя, такая замечательная и такая известная оперная артистка, о которой когда-то даже было в газетах, вдруг теперь скупает у нас в провинции подержанные, испачканные говяжьей кровью мясорубки и старые, запаянные, в копоти, примусы.

Москвичка рассмеялась, отвертывая передними зубами какой-то винтик на машинке.

– А ваш Петя что делает? – спросила она и опять сунула в рот винтик.

– Петя? – повела бровями Ольга.– Петя другое дело.

– Нет, ты отвечай на мой вопрос: что делает ваш Петя, тоже талант и не такой, как я, а настоящий, большой, признанный!

– Ну, он, конечно, торгует, на толчке старьем.

– Он "конечно"? Ну, и я "конечно"! – победно рассмеялась москвичка.

– Теперь трудное время,– примирительно вступила в разговор Марфа Игнатьевна, чтобы не дать разгореться спору.– Теперь не приходится много философствовать. Теперь лишь бы чем-нибудь заработать. А так-то оно конечно. Что там говорить.

– Вот это верно! – воскликнула гостья бодро.– А вы тут сидите в Крыму и спите! Вот, чем философствовать, как говорит Марфинька, и спать, вступайте-ка лучше в нашу компанию по скупке у жителей Крыма мясорубок и примусов! Вы будете скупать на местах, а мы будем сбывать в Москве! Хотите?

– Отчего же,– нерешительно, с ноющей болью в груди, улыбнулась неожиданному предложению Ольга.– Можно. Если сумеем.

– А чего тут уметь? Жан, слышишь, какое предложение я делаю нашим?

– Слышу, слышу,– отвечал над тарелкой Жан.– Конечно, пусть соглашаются. У них тут в Крыму работать можно. У крымских жителей еще вещички есть.

– Значит, согласны? – перестала работать москвичка и села прямо напротив обеих хозяек, глядя на них в упор, как дух-искуситель.

– А что ж,– принужденно улыбнулась Ольга.– Согласны.

И вдруг она почувствовала такую щемящую тоску на сердце, точно прощалась с чем-то дорогим навсегда!

– Я думаю,– вводя их в курс дела, между прочим сказала москвичка,– я думаю, что тут вам удастся много закупить этих машинок.

– Тут-то много,– ответила вяло Ольга, как в тяжелом дурмане, и вздохнула.– Тут каждый свою продаст. Тут такой голод.

– Вот и хорошо,– сказала тетя Надя.– И вы заработаете, к мы заработаем. Мы вам оборотные средства оставим.

– Только с этим надо спешить, пока у крымских жителей дела не поправились,– не поворачивая к ним головы, произнес Жан, наливая в стакан портвейн.– А то тогда они вам ничего не продадут. Вон уже ходят слухи, будто американцы в Крым кукурузу везут…

IX

И потом, в другой комнате, лежа в постелях, раздетые, под одеялами, при потушенной лампе, долго еще продолжали три женщины переговариваться между собой из трех разных углов. Их самих не было видно, и узнавали они друг друга только по голосам.

– Ай-яй-яй! – вдруг спохватилась в постели москвичка.– Я сегодня проговорила весь вечер, а вы только молчали и слушали! Я заболталась, а вы никто не остановили меня, и вышло, что я только о себе да о себе! Даже неловко! Извольте теперь вы рассказывать, как вы тут живете, а я буду слушать!

– Мы-то расскажем,– протянула со вздохом в полной тьме из своего угла Ольга.– Только жизнь наша неинтересная. Я даже не знаю, о чем, собственно, тебе рассказывать.

– Обо всем,– зазвучал в темноте в другом углу голос приезжей.– Я не понимаю, например, вот чего: если ты, Оля, служишь машинисткой в коммунхозе, где жалованья не платят, а Петя берет на комиссию для продажи на толчке чужие вещи и тоже почти ничего не зарабатывает, то чем же вы живете?

– Случаем,– отвечал голос Ольги.– Мы живем, тетя Надя, только случаем. Нас всегда случай спасал. Сколько раз, бывало, казалось, что ниточка, на которой мы висим, вот-вот оборвется и мы полетим в пропасть, погибнем. А потом смотришь, какой-нибудь непредвиденный случай вывезет нас, и мы опять держимся до следующего кризиса. И твой приезд, тетя Надя, для нас такой же непредвиденный случай и, вероятно, самый счастливый из всех, благодаря тому делу с примусами и мясорубками, которое ты устроила для нас.

– Дело с примусами и мясорубками – верное дело,– прозвучал убежденный голос москвички.

– Мы, Наденька, не живем,– вставила свое замечание Марфа Игнатьевна.– Мы вымираем. На почве плохого питания мы все чем-нибудь неизлечимо больны. У Васи размягчение позвоночника, у Нюни какая-то атрофия в желудке, у Оли белокровие и все зубы вынимаются, а обо мне и говорить нечего: когда хожу, держусь за мебель, а из дома не выхожу, чтобы не умереть на улице. Доктор говорит, у нас у всех такое ничтожное содержание гемоглобина какого-то, или кровяных шариков, что ли, при котором прежде падали и умирали. Тот же доктор прописывает нам мышьяк и железо, но сам же говорит, что это ничего не поможет…