Игорь Сапожков - День Жизни

Из похожего на алоэ кактуса голубой агавы, получилась 30 крупных капель, чистой, как свадебная серенада, жидкости, но и этого хватило. Хватило, что бы вспомнить бродячих мариаччи в ярких чарро и широких сомбреро, виртуозно исполняющих на виуэлаво и гитаронах, мексиканские шлягеры. Вспомнить как приятно размахивать мачете под мягким утреннем солнцем, вырезая сердцевину агавы, а потом любоваться ножками мулатки-Кончиты, так завлекательно танцующей во время фиесты. Ему снились узкие, кривые улочки родного посёлка, жёлтые бродячие собаки греющиеся под солнышком, на булыжной мостовой, вечно сонный, соседский ослик Бурро, работавший на мельнице. И Хулио заболел… Заболел Мексикой! Он принялся учить маленького чико Хосе испанскому, что бы было с кем поболтать, но того интересовала только стрельба из рогатки. Хулио записался в библиотеку, но кроме переводного томика Пабло Неруды, ну и конечно «Дон Кихота» на «великом, могучем», испанских авторов там не было. Тогда он написал письмо дяде Давиду, дядя не ответил! Как раз в это время, он отбывал срок по политической статье, в Лекумббрийской тюрьме.

Хулио загрустил и снова посадил агаву. В этот раз урожай был значительно большим, целый литр первача текилы, Хулио бережно разделил на две бутылки. Первую он пил оба выходных, а в воскресенье вечером, уже лёжа в постели под ароматными, голубыми парами агав, неожиданно предложил штукатурщице эмигрировать в Мексику. Та спросила входит ли Мексика в Варшавский Договор, отвернулась к стенке и больше до самого утра не проронила не слова. Она по-комсомольски стойко, не поддалась на уговоры Хулио выполнить святой, супружеский долг. И уже утром, собираясь на работу, взглянув на спящего с открытым ртом супруга, обросшего за ночь жёсткой чёрной щетиной, прошипела в сердцах: «пьяная мексиканская рожа».

В полдень следующего дня, у калитки дома с визгом затормозила серая «Волга». Два удивительно похожих друг на друга человека с военной выправкой, вежливо пригласили агронома для беседы в УКГБ Псковской Области.

В здании была одна дверь с массивной медной ручкой и десяток маленьких окошек, похожих на пушечные бойницы. Раньше это была церковь, когда Бога запретили, золочённый купол сменил высокий флагшток с красным знаменем.

— Комо еста, комрад Перец? — спросил застывшего в дверях Хулио, хозяин просторного кабинета, майор госбезопасности, Степан Григорьевич Родионов.

— Биен, синьор майор… — очень медленно проговорил агроном и несколько раз сморгнул, как бы сбрасывая наваждение.

— Цезарь Густаво Родригез, — наваждение приветливо протянуло руку и широко улыбнулось.

— Хулио Луис Мануэль Диего Феликс Мария-Паола Пэрэз, — в ответ произнёс агроном, вяло пожал протянутую ладонь и добавил, — Третий…

Майор посмотрел через плечо посетителя, будто ожидая увидеть кого-то ещё, потом жестом пригласил его войти и плотно прикрыл добротную, дубовую дверь.

Дальше разговор протекал на испанском. Родионов рассказал Хулио о своей дружбе с доктором Эрнесто Че Геварой и с Раулем, братом Команданте Фиделя. Боевая биография майора, началась в Боливийских джунглях и закончилась на площади Революции в Гаване. И хоть язык Родионова был скуп на эпитеты, для ушей мексиканца он звучал серенадой далёкой Родины. Они выпили початую бутылку водки, что хранилась в сейфе рядом с наградным ТТ, потом Хулио сбегал домой и принёс заначку — поллитровку Псковской текилы. Они пили до ночи. Выйдя на улицу они спели «Элъ пъэбло унидо», а затем искурив в две затяжки сигарету, как-то уж очень быстро протрезвевший Родионов, на русском, прямо в ухо Хулио очень тихо сказал:

— Живи здесь амиго, пор фавор, а то уедешь наоборот…

— Грасиас, синьор Родригез! — до агронома медленно доходил смысл сказанных чекистом слов, — мучо грасиас…

— Адиос, комрад Перец!

Они крепко обнялись, пожали руки и неуверенно зашагали в разные стороны. Потом одновременно вернулись и ещё похлопали друг друга ладонями по плечам, а затем уже окончательно, пошатываясь разошлись по домам. У теплицы, где Хулио присел на скамейку полюбоваться звёздным, псковским небом, из кармана его мятого пиджака, выпало потрёпанное письмо, некогда написанное им, своему революционному родственнику. Он подобрал его, поднёс к глазам и быстро перечитал, потом разорвал на множество мелких частей и сильно подбросил в воздух.

Агроном опять пытался выращивать агаву, но больше ничего не получалось, вскоре текилу прекрасно заменила местная, свекольная самогонка.

Когда Хосе исполнилось 14 лет, он поступил в суворовское училище. К тому времени его отец давно уже умер от прогрессирующего цирроза печени, а его мать, начальник участка отделочных работ, Любовь Ивановна Петрова-Перцева, вышла замуж за подполковника госбезопасности, Родионова. Во сне Степан Григорьевич иногда разговаривал. Говорил он на испанском с сильным каталонским прононсом. Любовь Ивановна всё аккуратно записывала и складывала записи в оставшуюся от прежнего мужа коробку из под мексиканских сигар «Миранда». До того, как стать «штукатурщицей», Любочка блестяще закончила Факультет Иностранных Языков Томского Государственного Университета, её специальностью была латинская языковая группа. Сразу после защиты диплома, она отправилась Новосибирск, где прослушала ускоренный курс, младших офицеров КГБ.

Благодаря связям отчима и родству с революционным художником, Хосе всё-таки закончил Суворовское Училище, так до конца и осознав значение слов устав и дисциплина. Получив золотые лейтенантские погоны, руководство Советской Армии нашло подходящее место службы, для новоиспечённого офицера. Лейтенант Хосе Хулиевич Петров-Перец, отправился нести почётную службу в Новороссийский, Ордена Трудового Красного Знамени, Строительный Отряд имени Защитников Малой Земли! Над его койкой в офицерском общежитии, висела аккуратно вырезанная из «Огонька» репродукция фрески далёкого родственника — «Марш человечества к революции будущего».

Над стройплощадкой, как памятник дембелям-строителям, гордо высился восьмитонный башенный кран КБ-403А. В облачную погоду его пятидесятиметровый скрипучий каркас упирался зелёной кабиной в кучерявые тучи, хотя с земли он казался безобидным и добродушным. На стреле крана ветер безответственно трепал красный транспарант: «ДАЕШЬ ПЛАН!» Наглядная агитация особо радовала солдат из Закавказья и Средней Азии! С ноября по март, опасаясь норд-остов, кран разбирали на секции и они сиротливо ржавели под солоноватыми дождями, никогда не замерзающей Цемесской Бухты.

Крановщицей работала девушка по имени Людмила. У девушки были светлые, длинные волосы, красные ногти, губы и глаза, её фотографией в полный рост, была украшена доска почёта треста. Несколько раз в неделю фотография исчезала, но добросовестный фотограф печатал и вставлял его в рамку снова и снова. Девушка участвовала в эротических фантазиях личного состава всего гарнизона. Её боготворили солдаты и прапорщики, но фемина предпочитала только самых смелых. Но был у Людмилы один странный фетиш — высота: «понимаешь военнослужащий, там простора больше» — философствовала девушка, с тоской провожая томным взглядом, журавлиный клин.

Читать дальше