Игорь Сапожков - День Жизни

Эдика он назначил первой трубой и не ошибся. Играть было совсем не сложно и даже очень интересно, манипулируя всего тремя клапанами, из трубы удавалось извлекать безумно красивые пассажи. Через пол года, когда демобилизовался старший призыв, Эдик стал старшиной оркестра. За это время он научился играть на остальных инструментах, под его руководством почти все музыканты стали играть по нотам. Как-то раз, после Первомайской Демонстрации, оркестр похвалил всё тот же полковник Зубров, поощрив музыкантов партитурой нового марша и устной благодарностью. Но и этого хватило, армейские слухи расползаются быстро, оркестр стал нарасхват, без него теперь не обходилось ни одно городское торжество. Если на выходные никто не умирал и не женился, то оркестр выступал у фонтана в городском саду. Репертуар его сильно расширился, теперь музыканты кроме маршей исполняли вальсы и польки, а к дню рождения сына коменданта города выучили популярный шлягер «Модерн Токинг»- «Шери, шери лэди». После именин Дудкину присвоили внеочередное воинское звание, а музыканты опять получили устное поощрение. Всё кончилось неожиданно плохо, хотя могло быть намного хуже. К Дню Строителя кроме амнистии на гауптвахте, готовили праздничный обед и самодеятельный концерт. К такому событию Егор Васильевич Дудкин, решил удивить своих сослуживцев, чем-то эдаким. В качестве эдакого, он выбрал одну из песен на стихи Сергея Есенина: «До свидания, друг мой, до свидания…» В начале концерта оркестр играл произведения Покрассов, затем библиотекарша Зина, читала стихи Луи Арагона в собственном переводе, а после неё водитель комбата, Ренат Хусаинов, танцевал «чечётку», подыгрывая себе на балалайке. Своим номером, Дудкин закрывал праздничный концерт. Пел он сам, аккомпанировал ему Эдик, все хлопали стоя, овации длились долго, жена начальника штаба подарила ему букет георгин. Три дня Дудкин ходил героем, на четвёртый его вызвал Литр. Он размахивал кулаками, топал ногами и брызгался слюнями, обещав сослать прапорщика в Афган, а аккордеониста в дисбат.

— Вот оно, тлетворное влияние запада, — замполит перевёл дыхание, — а знаете ли вы месье старший прапорщик Дудкин, что эту же песню, исполняет в парижских эмигрантских кабаках, антисоветчик и французский цыган, Алеша Димитриевич!

— Нет никак, — путался в словах Егор Васильевич.

— Почему не согласовал репертуар с мной лично?

— Хотел сюрприз… — выдавил из себя Дудкин и окончательно сник.

— Я тебе устрою сюрприз, — замполит хмурился и нервно промокал свежей газетой потный затылок, — здесь Советская Армия, а не сбор парижских богоматерей!

Литр собрал актив части, совещались они не долго. В конце концов оркестр расформировали, музыкантов разбросали по стройкам, Эдика разжаловали в рядовые, старшего прапорщика Дудкина лишили отпуска в летнее время и перевели на службу в Приморский район Архангельской области, на Землю Франца Иосифа!

— Я узнавал… Говорят там даже спирт замерзает… — убивался Егор Васильевич.

Они сидели в пустой оркестровке, пили молодое «Мысхако»- гордость туземных виноделов, Дудкин нервно курил у окна… Когда вино кончилось они обнялись, Эдик дал другу свой гражданский адрес, у двери старший прапорщик повернулся и сказал: «Умрёт Литр, умру я, может быть… А музыка вечна!»

— Ну что, вчерашние юноши, а ныне бойцы несокрушимой и легендарной, кто в очередь на козлика? — бригадир каменщиков Николай Жипилов плотоядно улыбнулся, блеснув красноречием и нержавеющей фиксой и вытащил из внутреннего кармана брезентовой куртки, коробку домино. Рядом с ним стоял рабочий из его бригады. Звали его тоже Николай, но для различия называли Коляном.

— Не понял? — продолжал бугор, оглядев сонные лица солдат, — почему без огонька так сказать, без социалистического задора?

— Мы бетон ждём, Николай Николаевич, — мирно ответил Яша Гольдберг, — какой тут социалистический огонёк…

— Вот вместе и подождём, садись Гольдберг, — он расчищал рукой место на столе, — возьми с собой бойца, который посообразительней…

Яша поднялся, неохотно отложил книгу и сел за стол:

— Али, иди сюда…

— Я же просил посообразительней, — бригадир был явно разочарован выбором сержанта, даже сплюнул сквозь зубы от неудовольствия, но продолжал перемешивать домино. Колян уселся напротив по диагонали от Жипилова, — на что играем сержант?

— Не знаю, — замялся Яша, — а на что вы предложите?

Николай Николаевич внимательно осмотрел соперников, Али с чуть прикрытыми глазами, покачивался из стороны в сторону; одно из стёкол в очках сержанта было треснуто.

— Давай на бетон…

— Как это?

— А так… — Жипилов прикурил сигарету, — команда «козлов» разгружает и трамбует грузовик бетона.

— А он вообще будет сегодня?

— Будет-будет, Шматько сказал из главка звонили, машина уже вышла, к трём, а то и раньше привезут.

Гольдберг и собравшиеся вокруг него солдаты сразу всё поняли. Если к четырём действительно привезут бетон, то его придётся весь выработать, не оставлять же его на завтра, то есть оставить конечно можно, но к утру бетон превратится в монолитную гору, которую придётся разбивать отбойниками, было уже такое. Теперь так, что бы выработать целый грузовик бетона уйдет часа четыре-пять, значит закончат они в районе девяти, соответственно пропустят ужин… Такая перспектива стройбат не устраивала. Вокруг стола собралось всё отделение, даже Амиранчик, неохотно отложил «Работницу».

— Ладно, играем на бетон, — Яша протянул бугру ладонь, тот её торжественно пожал.

Первую партию они разыграли достаточно быстро, на руках у каменщиков осталось 13 очков, как раз достаточно для первой записи.

— Число скверное, — затушил окурок Жипилов, он больше не подшучивал над солдатами, теперь он сосредоточенно следил за игрой, — я знаешь ли Яков, суеверный…

— Не стоит, Николай Николаевич, вы ведь масон пятого разряда…

— Не понял? Кто я пятого разряда?

— Масон по-французски каменщик, — объяснил сержант, — а Французская Революция, во главе с товарищем Маратом, между-прочим, дала толчок… — он не договори и сильно ударил по столешнице дубль-двойкой.

Удар, сухим пистолетным выстрелом, разорвал тишину, оба Николая, как по команде вздрогнули. Обстановка стала накаляться, когда масоны проиграли подряд вторую и третью и их счёт поднялся к пятидесяти. Бугор сурово молчал, его красноречие медленно иссякало. Внезапно подул ветерок, над стройплощадкой закружилась желтоватая пыль. Николай Николаевич снял каску, его бугристая, лысая голова была покрыта мелкими, блестящими каплями. Неожиданно громко, кукукнула кукушка. Жипилов поёжился, потом вытер о штаны влажные ладони и матюгами послал Коляна за водой. Следующая партия разошлась «рыбой», Али закрыл её костяшкой обрывающей кон. Записали опять на каменщиков, игра перевалила за половину, оба Николая обильно потели… Тем временем Эдик Парамонов взял аккордеон и стал тихо напевать: «Жил-был у бабушки серенький козлик…» Солдаты улыбались, масоны уверенно перемешивали доминошные костяшки. Эдик продолжал петь: «Бабушка козлика очень любила…» Перед последней партией каменщики взяли тайм-аут, они отошли к кирпичным штабелям, там Николай Николаевич очень выразительно и эмоционально размахивал кулаками, а Колян неудачно пытался от них уворачиваться. Когда они возвращались к столу Николай Николаевич тяжело дышал, а Колян ладонью прикрывал распухшее ухо и заметно прихрамывал на обе ноги…