Георгий Лапушкин - Анна Монсъ (рассказы)

А догадаться, узнать об этом — не так уж и просто; добро и зло перепутано и перемешано, страшное зло — удобряет добро, а сквозь добро, как сквозь грядку в огороде, лезет дикий чертополох…

Ну вот, я и дорассуждался. Сюжета — не надо, вообще ни черта не надо — вот тогда и будет, как «взаправду»! Я усмехнулся сам над собой, осторожно поднялся, придерживаясь за дерево. Неудобная болезнь — геморрой — дает себя знать. Чуть не вступил в лужу со ржавой водичкой, в которой плавала ряска. В войну такую воду пили, цедили грязь через носовой платок — и пили. Назывался этот напиток киселем.

А в общем, мораль тут тоже не причем. Это в книге так может быть: убил — и покаялся. А на самом деле — миллионы легли в землю; а те, кто их убил — тоже убрались почти все. И кому теперь каяться? И святые, и грешники — никого их больше нет. Остались лишь каналы, железные дороги, плотины, построенные на костях. А мы по этим каналам плаваем, глазеем на берега — и нас провожают гипсовые пионеры и физкультурницы, стоящие по берегам, отдают нам салют… Да что ж теперь, нам эти каналы засыпать, что ли?! Да и всего ведь не зароешь. Каналы — это лишь вершина айсберга, а сколько там еще всего осталось — не сосчитать…

Не люблю я, когда наши журналы газеты льют крокодиловы слезы — дескать, покается Россия — и все будет по прежнему. А как по-прежнему? Разве Москва стоит не на костях новгородцев, что Грозный сбросил в Волхов? А Ленинград? Скольких крестьян Петр сгноил на стройке? Под охраной! Чем не ГУЛАГ?! «Через четыре года здесь будет город-сад…»

А ведь то, как затевали город-на-болотах — разве это не напоминает наши «стройки века»? Ведь Санкт-Петербург — это химера (в буквальном значении этого слова); ну кому в голову могла прийти безумная идея — выбрать болото, провести по линейке улицы — и натыкать зданий-слепков, занятых у всех времен и народов; даже сфинксы Египетские нашли здесь себе место. Но к этой дикой безвкусице добавилось что-то — и получился город, который мы видим сейчас. А собор Василия Блаженного? Мастер, что строил его, нарушил все пропорции; части, из которых состоит храм, не сочетаются ни формой, ни фактурой, ни цветом. То, что он придумал, должно было стать неслыханной безвкусицей — а стало восьмым чудом света. И не верьте экскурсоводу, когда он говорит, что «этот собор относится к ХVI веку…». Ерунда. Он вообще ни к какому веку не относится и относиться не может — поскольку не знали импрессионизма на Руси в средние века! И рядом с этим храмом-костром на обломках еще более древних храмов поставили из стекла и бетона гостиницу «Россия» — с тем, чтобы иностранцам было удобнее смотреть на Красную Площадь. Варварство? Согласен. Только не говорите мне про социализм. Это — рецидив нашего родного русского варварства; не больше и не меньше.

А сколько чудного еще было и есть в России, так что не устаешь удивляться!

— И горя сколько, — сказал недобрый голос, живущий внутри меня, — плач хоть всю жизнь — не выплачешь!

Я так люблю бродить по лесам — наверное потому, что мысли также бродят на свободе, и нет-нет да придет что-нибудь к месту. А уж сколько рассказов я похерил в таких прогулках! За столом сидючи, бывает, теряешь самоконтроль — и такого понапишешь! А тут, куда ни глянь — всюду тучки да березки — вот и светлеет в голове…

Сквозь поредевший лес я вышел к просеке и направился в сторону города по лесной дороге. Шел уже полчаса — но звука шоссе не слышно. Дорога выглядит заброшенной, в колеях плавает ряска. Понемногу я начинал волноваться — вдруг перепутал направление, когда сзади послышался звук мотора. Он натужно завывал, точно жалуясь, и вдруг из-за поворота вывернул грузовик, в кузове его стояло что-то вроде бочки, обернутой в брезент. Груз, видимо, был тяжел, машина ехала с трудом, поминутно увязая в колеях. «Голосовать» не пришлось — подъехав ко мне, водитель приглушил мотор.

— Далеко до шоссе?

— Да не знаю, сам вот ищу!

— Ну садись, подвезу.

В кабине было душно, несмотря на открытые окна, пахло бензином, от перегретого двигателя пыхало жаром. «На охоте был?» — сказал он, покосившись на мой ягдташ.

— Да так, больше прогуляться. Пока погода.

Говорили мы немного, с паузами — я, честно говоря, находился и устал, а водитель был занят баранкой, которая так и норовила вырваться на свободу. Лес по левую руку наконец просветлел, еще несколько рытвин — и вот оно, шоссе. При въезде нас тряхнуло особенно сильно, да так, что я чуть не ткнулся лбом в стекло, на котором была наклеена полуобнаженная девица с какой-то иностранной надписью. При этом в кузове тяжело двинулся груз, так что машина ощутимо просела на передние колеса. Звук удара меня поразил — и я невольно оглянулся: хотя и приглушенный, но он что-то сильно напоминал.

— Вот, колокол везу, — сказал водитель, перехватив мой взгляд.

— Колокол? — изумился я, — откуда?

— Из Москвы. Наша колонна застряла — у одной машины сцепление полетело, так мне начальство и говорит — отвези колокол, его там ждут — а обратно детали возьмешь.

— Это что же, в храм? — заинтересовался я. Колокола — моя слабость, люблю я колокольные перезвоны — которых почти уже не услышишь на Руси.

— Да нет, вроде. Может, в музей… Не знаю. Начальник говорил, это вечевой колокол — а уж куда сейчас его пристроят — Бог знает!

Вон даже как! Я надолго замолчал, не в силах представить, что за спиной — такое сокровище! Замолчал и шофер. Путь шел теперь вдоль Волхова, машина шла быстро — и за дорогой нужен был глаз да глаз. Кого удивят на наших дорогах открытый колодец или пара кирпичей!

Ветер хозяйничал в кабине вовсю — и уже не было жарко, рубашка водителя, мокрая от пота — теперь раздувалась пузырем. Эта встреча и перемена обстановки сбила мои мысли и настроение, все, что я надумал в лесу как-то потеряло остроту и отодвинулось на второй план. В голове гулял ветер — и только. Тоже хорошо. Час еще ранний, доеду — посижу над рукописью.

Только одно не давало мне покоя: все-таки странно все устроено. Вот что такое мой день сегодня? Нагромождение каких-то событий, совершенно случайных. Потом вдруг встречаю этот колокол — и как кстати он пришелся вдруг к моим мыслям… И сразу в хаосе случайностей словно появилась какая-то связь, словно что-то забрезжило. И я действительно прожил этот день, для меня он стал полон смысла — и в то же время ни один драматург не возьмется сделать из всего этого хотя бы сцену. А я сам не взялся бы написать рассказ. Рассказ без событий… А разве мысль — это не событие?

Незаметно дорога вновь приблизилась к Волхову, вода в нем была свинцового оттенка, но так залита заходящим солнцем, что слепила глаза. Течения не было видно, казалось, вода застыла неподвижно.