Евгений Рубаев - Рыбья плоть

Сейчас спор шёл, сколько умелец Сеня возьмёт за подшивание пары валенок транспортёрной лентой. Здесь расплачиваться деньгами с товарищами было не принято. Отдавали плату вахтами. Сеня подшивает валенки, а заказчик стоит за него вахту. Трудность искусства подшивки была в том, что кроме войлочной подошвы, поверх накрывали рабочую поверхность куском транспортёрной ленты, то есть плоского приводного ремня от глиномешалки. Прошивать такую подошву было очень трудно. Крючок для шитья делали из плунжерной пружины дизеля. Имел такие крючки только Сеня и никому их на время не давал, мотивируя тем, что когда-то ему крючок сломали. Вася предлагал отстоять, как оплату за подшивание валенок, одну вахту, а Сеня требовал две:

— Ничего, холода подопрут — торговаться не будешь! — говорил он.

Вася же аргументировал:

— Это раньше стояли за подшивку две вахты, когда вахты были по восемь часов. Сейчас одна вахта, как прежних полторы. Одна вахта — это будет в самый раз!

— Не-е-е, я не спешу, желающих много! — твердил Сеня.

В это время от буровой послышался равномерный гул дизелей. Это Ферзилович потянул на подъём. «Точно что-то у него не заладилось! — подумал Раф, — Пришёл дипломатию наводить, старый Дуст!»

Под рёв дизелей Раф стал засыпать, всё ещё слыша, как верховые торгуются за подшивание валенок.

Проснулся он опять от толчков в плечо:

— Э-э-э! Бурила! Ужин проспишь! Что-то ты только спишь, а жить-то когда?

— Жить на выходных будем! — ответил Раф, — Вы-то во время бурения дремлете на коробке скоростей, а я стою у рычагов, вы и не подмените!

— Так ты скажи! Нахим — он бурила грамотный, можно доверить! — сказал Вася-верховой.

— Ладно, проехали…

Весь разговор проходил по пути в столовую. В голове Рафа мелькнула страшная мысль:

— Пока учился, всё думал: «Вот закончу учёбу в институте, как устроюсь на работу — и сразу жизнь пойдёт у меня хорошая!» А что получилось? Буровая — столовая — спать! Жизнь, как у скотины! Надо что-то делать! Надо открывать, лично, месторождение и становиться знаменитым! Я же не ишак какой-нибудь!

В столовой Бабаяга разнообразила меню. Вместо макарон с тушёнкой сварганила вермишель. Вермишелинки были тонкие, алюминиевая вилка плохо их цепляла. Многие помбуры ели эту смесь ложками. Бабаяга затеяла опрос:

— Вам на завтрак кофе сделать, или какао?

Все слова она, конечно же, перемежала своими «сука-падла». Вся столовая сразу загомонила:

— Не-не-не! От какао — изжога! Этот порошок «Золотой ярлык» лежит в этом котлопункте ещё со времён Ивана Грозного!

Кофе тоже был из желудей или овсянки, приправленной цикорием. Затворяли его на сухом молоке, которое лежало на стратегических складах шесть лет, а потом ещё на складах ОРСа года два. Запах от такого молока был затхлый, желудёвый кофе давал цвет, как вода в луже. Приходилось из двух зол выбирать меньшее! Запив вермишель с тушёнкой тёплым сладким чаем, Раф поспешил в вагончик в общей массе, чтобы Фархад вновь не подпас его и не стал скрашивать свою скуку досужими разговорами. Такие времяпровождения могут быть опасными для Рафа, братва может пришить кумовство с начальством, а тогда уже не отмоешься вовеки веков! В вагончике сидел Валя-утопленник и травил байки. Раф понял, что ему «везёт». Вагончик, в который поселил его Фархад, был что-то вроде восьмой комнаты в гостинице-заезжей на базе. Помещение служило по совместительству избой-читальней. В этом вагончике постоянно канителился народ.

— Вот повезло мне! — думал Раф, — теперь Утопленник припёрся!

Этого помбура звали так потому, что как-то весной он напился и упал в лужу лицом вниз. Все проходили мимо и думали, что он утонул до смерти. Никто никогда в этих краях, увидев мертвеца, не станет звать милицию. Есть закон:

— Кого первого менты увидят у трупа — тот и есть убийца!

Потом менты уже соберут доказательную базу, отрепетируют с «убийцей» следственный эксперимент, весь этот спектакль отснимут на плёнку. Всё сделают, как надо! Уговорят чистосердечно признаться, что ему, мол, за это срок поменьше дадут и на хорошую зону определят. И, конечно, обманут! Поэтому трупы обегают стороной, отворачивая голову в другую сторону. Вот так и лежал Валя и спал пьяным сном. Как он не захлебнулся? Но, говорят, что ветер его носил от берега к берегу. У него даже туфли какой-то мародёр-бич снял. Бичам — тем всё равно, им ничего не страшно. Их в тюрьму не сажают, хотя они очень жаждут этого! Особенно перед холодами, чтобы не замёрзнуть насмерть в стужу. В тюрьме тепло, кормят, и спать есть где. Но менты их в тюрьму упорно не сажают. Верховой Геббельс говорил:

— Есть строгая тайная инструкция, что бичей в тюрьму не сажать! Всё равно они там не работают. Лагерному начальству надо тоже план давать. А эту публику даже смертным боем не заставишь работать. Самое большее действие к бичам применяют, когда вывозят за город и выкидывают из автозака. Очень сожалея, что бензин на них потратили. А, к примеру, вот в соседней бригаде работал бурильщик Стёпа. Он приехал в отпуск в деревню. Смотрит — мотоцикл стоит. Он его завёл и прокатился по улице. Менты заставили хозяина заявление написать о краже мотоцикла, и вымогали деньги у Стёпы. Он не дал, так его на три года посадили. Пахал там как медный котелок! Бич, он хоть танк угонит, ему ничего не будет!

Теперь на месте рассказчика сидел на табуретке Утопленник и рассказывал, как он в Питере жил. Он сам из бывших интеллигентов, потом допился, с женой развёлся и приехал денег себе на кооператив заработать. Так и остался в экспедиции. Съездит на отгулы, деньги пропьёт и опять на пахоту, на буровую. Только лишь по манере одеваться он от всех отличался. Туфли поэтому у него в луже и сняли. Уж больно они были хороши! Пришёл он босиком в общежитие в три часа ночи, все обрадовались, что он живой. Водкой его отпаивали. А сейчас он рассказывал:

— Сижу я в Питере в парке. Кругом белочки бегают…

— Настоящие, что ли? В натуре, — сказал Ваня-Лист, — их хорошо, если сварить в котелке и порубать, то стоит от них — не сломаешь!

Слово «в натуре» он применял как присказку. Если ещё он говорил, что это было с ним, он прибавлял «бля буду!» — всё вместе получалось «в натуре бля буду!» В вопросе с белочкой он хотел акцентировать, что у Утопленника не «белочка», то есть белая горячка, а что он видел живых белок.

— Ну, конечно же! Белки живые!

— А мы работали на юге Коми, в заповеднике. Там ни одной белки не увидишь. Всех побили на пушнину! — сказал Горденко, старший дизелист. Он отвечал за все дизеля и шлындался большей частью по жилпосёлку и принимал участие во всех разговорах ни о чём, если дизеля работали нормально.

— Так вот, сижу я в парке на скамеечке, белочка подбегает ко мне, я даю ей печенье, а она ест прямо с рук.