Анатолий Тоболяк - Во все тяжкие…

— Пусть приходит, если ей это нужно. Но, пожалуйста, Костя…

— Все, все, молчу. Умолкаю. Анатоль, будь другом, сходи, повтори, — сдвинул он пустые рюмки. — Возьми вот деньги.

— Не надо. Свои имею, — грубо отказался Сочинитель и приживальщик. Что, съела, Милена Самсоновна?

Я задержался у стойки в небольшой очереди к бармену. Краем глаза я видел, как Автономов придвинул свой стул поближе к Милене, склонился к ней и что-то горячо зашептал.

— РАДОСТЬ МОЯ! — начал по привычке воображать я. — ТЫ ДОВОЛЬНА МНОЙ?

— НУ КОНЕЧНО, КОСТЕНЬКА! ТЫ ТАКОЙ БЕССТРАШНЫЙ! НО ЗАЧЕМ, СКАЖИ, МЫ ПОСВЯЩАЕМ ЭТОГО В НАШИ ДЕЛА?

— ОН НЕ НРАВИТСЯ ТЕБЕ?

— ВСЕ МЕНЬШЕ И МЕНЬШЕ.

— А Я?

— ВСЕ БОЛЬШЕ И БОЛЬШЕ.

И так далее, и тому подобное — на пять примерно минут. «Ну довольно!» — подумал я и направился к этим двум голубкам. Едва я приблизился, Милена поднялась, оправляя волосы. Тотчас же поднялся и галантный Автономов.

— Ты все поняла? — строго спросил он ее. — Мгновенно звони, если что. Анатоль или я всегда будем на проводе. Номер ты помнишь.

— Хорошо. До свиданья, — благосклонно улыбнулась мне мадам Никитина.

И пока Автономов провожал ее до выхода, я стоял истуканом с двумя рюмками в руках. Он тут же возвратился и взял у меня одну рюмку.

— Ты все понял? — строго спросил он меня, как только что ее.

— Не-ет. Далеко не все.

— Туго соображаешь. Эти дни я буду жить у тебя. У Милены неудобно, там девочка. Родителям отдать ее она не может, они делают ремонт в квартире. Так что пока я буду жить у тебя. Вся оперативная связь через тебя. Если я отсутствую, ты на проводе. Теперь понял?

Я машинально выпил залпом свой коньяк. Передохнул и сказал этому деятелю:

— Теперь понял. А меня ты спросил?

— Зачем?

— А ты знаешь, сколько я буду драть с тебя за проживание? Как в четырехзвездочной гостинице, ПОНЯЛ?

По прошествии дней и ночей всякое событие меняет свою личину и предстает чаще всего в подлинной своей сущности. Это общеизвестно. Только по прошествии дней и ночей высвечивается истина — разумно ты поступил или абсолютно ошибочно. И в зависимости от величины и качества события казнишь себя за умственную неполноценность или, наоборот, одобряешь свою стратегическую мудрость. В деле Автономова, как я теперь понимаю, мной допущены крупные ошибки, за которые меня следует, быть может, привлечь к уголовной ответственности. Но как и каким образом я мог обуздать его, если он, неуправляемый, уже управлял мной, а я, достаточно разумный, потерял бразды правления? Больше того, скажу: а можно ли вообще управлять событиями? Иначе говоря, в наших ли силах стать выше самого Господа Бога, который их придумывает и программирует?

Впрочем, я пытался все-таки влиять на события. Едва мы вышли из «Каскада», я напрямик спросил своего дружка:

— Скажи честно, Костя, сколько у тебя при себе налички? — И он тут же огрызнулся:

— А на кой тебе это знать?

— Ты пригласил меня руководить тобой, так?

— Ну так.

— Я должен представлять, каковы твои потенциальные возможности.

— Не должен! Главное, Анатоль, чтобы ты воодушевлял меня, а не дрожал, как заяц. А то я заражусь твоей трусостью, и все пойдет насмарку.

Через два квартала я остановился и сказал:

— Вот что, Константин. Я все-таки не пойду туда. Мне противопоказаны жуткие зрелища. У меня от них зашкаливает давление.

— Не психуй! — коротко отреагировал Автономов и, крепко ухватив за локоть, увлек дальше.

На подходе к Бизнесцентру я вновь остановился и сказал:

— Поклянись, что ты будешь меня слушаться.

— Клянусь, клянусь, — бегло откликнулся он. Его мысли были уже за бильярдным столом.

— Тогда отдай мне часть денег на сохранение. Так будет надежней.

— А уж хренушки! — отверг он. — Тебе отдай, а потом назад не допросишься.

В лифте я крепко обнял Автономова и смачно поцеловал в щеку. Он вырвался с гневом и изумлением:

— Ты что? Ты совсем того?

— Не чаю, Костя, увидеть тебя больше живым. Прощаюсь.

— Сплюнь, щелкопер! — Он яростно стер платком мой поцелуй. Один был способ его остановить: сломать ему руку или ногу.

Мы вошли в бильярдную.

Мы вошли в бильярдную, и не успели мы оглядеться в задымленном и шумном зале, как от стойки бара отделился и быстро приблизился к нам не кто иной, как светоносный Аполлон. Он был в джемпере, кремовых брюках, щегольских туфлях, и был он по-всегдашнему приветлив и неотразим. Он пожал руку тестю со словами:

— Припозднились вы нынче, Константин Павлович! — И меня не обошел рукопожатием.

— Ну как тут, Аполлоша? Большая игра? — озабоченно и нетерпеливо спросил Автономов.

— Да нет, не сказал бы. Главных людей еще нет.

— А этот, как его… ну, тот, что вчера меня раздел…

— Четвергов?

— Ага, Четвергов. Он тут?

— Четвергов тут. А как же ему не быть тут? Он вас ждет с нетерпением. Высказал даже опасение, что вы не придете.

— А я пришел!

— А вы пришли, — блеснул фирменной улыбкой Аполлон. — И долг, видимо, принесли.

— Долг само собой. Я намерен с ним сегодня серьезно сразиться, Аполлоша. Не хочу ему спускать.

— Что ж, резонно, хотя чревато, — Аполлон чиркнул зажигалкой и почтительно поднес огонек к сигарете тестя.

— А ты знаешь, — затянулся тот дымом, — прибыла из столицы твоя любимая теща.

— В самом деле? Так быстро?

— По экстренному вызову твоей женушки. Разве Зинаида не говорила?

— А я Зинулю видел только утром. Я весь день работал па пленэре.

— И как? Плодотворно? — вскользь осведомился Автономов.

— В общем и целом доволен.

Ну, молодец. А у меня дома произошло крупное объяснение. Твоя Зинуля принимала участие. И знаешь, что я тебе скажу, Аполлоша…

Автономов затянулся дымом так, что щеки запали. — Хотя она мне и дочь родная… А, ладно! Бог ей судья.

— А что случилось? — нахмурился Аполлон. Безукоризненная красота его загорелого на пленэре лица вновь поразила меня.

— Да ладно! — опять отмахнулся и зримо расстроился его тесть.

— Ну а все-таки? — настаивал тот, сдвинув брови.

— Прямо скажу тебе, Аполлоша, я ожидал от нее большего понимания. Я на нее надеялся, Аполлоша. Я все-таки на руках ее маленькую качал, холил, лелеял, ни в чем не отказывал… — жалобно заныл вдруг Автономов. — А она видишь как отплатила мне в трудные дни.

— Как? — четко спросил Аполлон.

— Как, как! Окрысилась на меня почище своей матери, кричала, скандалила. Трудно мне пришлось, Аполлоша. Такой зверский тандем!

— Сочувствую, Константин Павлович. Но Зинулю вообще-то можно понять.

— Не можно!

— Она вас любит и мать любит и переживает, что вы…

— Брось, Аполлоша! Все элементарно просто. Она рвет и мечет по меркантильным соображениям. Женщины! — безнадежно обобщил Автономов, разводя руками. — Этим все сказано! — И тут же воспрял духом. — Вон он, господин Четвергов, супротивник мой! Видишь, Анатоль, вон того коротышку с сигаретой? Он самый, хозяйчик здешних мест. Ну, ничего! Я ему… как это Окуджава говорил… попорчу весь уют!