Анри Труайя - Портрет

Несомненно, когда Малвуазен смотрел на свои фрески, он сам пугался своей работы. Неужели он никогда не найдет избранную душу, способную направлять его кисть на благородное изображение?

Однажды вечером, когда он осматривал свои творения, над морем разыгралась сильная гроза. Вспышки молний метались по залу, захлестнув белым лучом стены с тревожными масками. Во время этого короткого и ужасного светопреставления Оскар Малвуазен почувствовал, что краски отслоились от стен и ожили в зале как страшный сон. Он издал звериный вопль и быстро кинулся из мастерской, остановившись только на пороге дома, где хлестал дождь. Необъяснимый страх сжимал его нутро. Зубы клацали. Ему слышалось сквозь шум дождя похоронное цоканье копыт по вымощенной дорожке. В это время деревня укрывалась от грозы своими красными крышами. Море взволнованно ревело. Деревья скрипели. В одном окне зажегся свет. Малвуазен быстро перекрестился и поклялся, что ноги его больше не будет в этой проклятой мастерской

Спустя четыре месяца он покинул Средиземноморское побережье и уехал в Париж, вызванный управляющим для запуска новой марки инсектицидов.

Малвуазен вернулся в «Пенаты» другим человеком. И лишь потому, что он был не один. Молодая особа, на которой он недавно женился, сопровождала его. Она была так красива и мила, что жители Терра-ле-Фло простили Оскару все бывшие оскорбления. Люди говорили:

— Ему не хватало жены. Теперь он успокоится. Держу пари, что она заставит сжечь весь ужас, который он нарисовал.

Действительно, малышка Люсьена выглядела очень милой. Худощавое и бледное лицо ангельской чистоты, с глазами, излучающими искренность. Малвуазен был в нее влюблен до беспамятства. Он находил в ней все добродетели, которые искал до сегодняшнего дня. Если она попросила бы его уничтожить фрески в ателье, он сделал бы это с удовольствием, лишь бы понравиться ей. Но она любовалась фресками. Люсьена говорила:

— Странно, мой дорогой, я, тоже, когда смотрю на людей, сначала вижу их душу.

Однажды она попросила его сделать ее портрет.

— Я не хотел тебе предлагать, — сказал Оскар, ибо боялся обидеть неуместным откровением. Но если ты меня просишь…

— Ты думаешь, что у меня есть недостатки? — спросила она с кокетливой улыбкой.

— Нет,…Может быть, какая-нибудь невинная странность или шаловливый взгляд, который может проявиться на холсте…

— Ты боишься?

— Нет, а ты?

— Вовсе нет!

— Ну, тогда за работу! — воскликнул он.

И посадив свою модель в кресло, он выбрал свои лучшие кисти и холст, чтобы начать портрет, который должен стать шедевром.

— Наконец-то, — сказал он, — я буду рисовать прекрасную душу, которая будет для меня утешением за все предыдущие!

Медленно он провел углем по холсту, чтобы очертить овал лица и ниспадающие роскошные волосы. Но вместо того, чтобы сделать идеальную линию, грифель нарисовал обвислую толстую щеку, подбородок в виде галоши и три взъерошенных волоска вместо прически. Испугавшись, Оскар стер кощунственные признаки и начал снова свою работу, напрягая пальцы. Тем не менее, он смог повторить только предыдущие ужасные контуры.

— Ты доволен? — спросила Люсьена, — Я похожа? Красивая?

— Не мешай мне, — ответил он глухо.

И он схватил свои кисти. Но тут же их отбросил.

— Не работается мне сегодня, — сказал он, — я нервничаю.

— Покажи мне, что ты сделал!

— Я еще не закончил.

— Неважно!

Он не успел прикрыть свое произведение, как она подскочила к холсту, взглянула на портрет и закричала:

— Какая гадина! Это я, криворотая старуха с гноящимися глазами и с тяжелой отвисшей щекой? Ты меня так видишь? Ты меня так любишь?

— Не обижайся, дорогая, — прошептал он, — завтра, завтра я нарисую лучше.

— Я надеюсь!

Весь вечер она дулась. Оскар Малвуазен очень встревожился. Неужели у Люсьены есть такие отвратительные недостатки, о которых свидетельствует картина, или он ошибся в оценке ее души? В чем нужно сомневаться? В жене или в своем искусстве? Он надеялся, что она выйдет победительницей в этой схватке.

На следующий день он натянул новый холст и взялся за работу. От волнения тряслись руки. И каждое движение грифеля подтверждало его беспокойство. Лицо, которое медленно появлялось перед ним, становилось таким же ужасным, как и вчерашнее. Он попробовал расширить глаз, округлить рот, сделать шею более тонкой. Но рука не поддалась обману. Необъяснимая сила управляла его жестами. Против своей воли он закончил портрет, где скупость, кокетство, глупость, обман, жестокость беспощадно обнаружились в своих гнусных проявлениях. Когда Люсьена взглянула на портрет, она разрыдалась:

— Ты меня ненавидишь! — заскулила она, — Ты видишь во мне только грязные инстинкты, которыми сам обладаешь!

Он упал перед ней на колени.

— Дорогая, — сказал Оскар, — я люблю тебя как прежде. Если этот портрет тебе противен, я не виноват.

— Стало быть, это моя вина?

— Конечно.

— По-твоему, я такая уродина…?

Он развел руками:

— Я не знаю чему верить, Люсьена. Прости меня,…может быть ты права…Может быть, мой талант предает меня,…Может, я ошибся,…я буду работать столько, сколько понадобиться…

Она успокоила его, вернув уверенность в своем таланте. На следующий день он твердо знал, что ошибся и был полон решительности исправить все. Но как он ни старался быть снисходительным, третий портрет был таким же отталкивающим, как и два предыдущие. Тогда он сослался на то, что слишком спешил взяться за работу, и ему нужно хорошенько узнать свою модель, прежде чем изобразить тайный характер. В последующие недели он наблюдал за всеми действиями жены. Однажды он заметил, как она отпихнула ногой котенка, хотевшего пролезть в дом: он заключил, что она жестокая. В другой раз он уличил ее во лжи. Позднее, множество мелочей указывало на скупость, кокетство и детский эгоизм Люсьены. Он попробовал мягко намекнуть о недостатках и о том, что нужно меняться. Но она грубо воспротивилась. Она ничем не была довольна. При хорошей погоде она жаловалась на мигрень. При плохой погоде заявляла, что абсурдно жить в ссылке, вдали от Парижа под таким противным небом. Если муж бреясь, посвистывал, это ее раздражало, а если у него было плохое настроение, она упрекала его в том, что у него нет задора молодости. Если обед был обильным, она упрекала кухарку в том, что от такой еды можно располнеть. При легком ужине она заявляла, что данная диета скоро навредит ее здоровью. Часто она жаловалась, что они живут в «Пенатах» как отшельники, но если Оскар предлагал ей пригласить друзей из Парижа, она не хотела их принимать. Требовательная к другим, снисходительная к себе, капризная, болтливая и переменчивая, она жила только ради своего удовольствия.