Вадим Белоцерковский - ПУТЕШЕСТВИЕ В БУДУЩЕЕ И ОБРАТНО

«Кинутые» Любарским либералы попытались создать малотиражный журнал на узкой базе семейного издательства Синявских. Назвали журнал гордо: «Трибуна» — и декларировали свободный доступ на эту трибуну людям разных взглядов и групп. В редколлегию журнала вошли Синявский, Эткинд и Егидес из Европы и Литвинов со Шрагиным из Америки.

В предисловии к первому номеру члены редколлегии писали:

«И тут получается самое страшное. Наша эмигрантская печать подвергает цензуре произведения, которые на ее вкус слишком «левые». Наши соотечественники сегодня часто идут в тюрьму за идеи, статьи и книги, которые равно отвергаются и советским официозом, и эмигрантским официозом. И тот и другой пытаются создать впечатление, будто ни этих идей, ни этих статей и книг не существует» (Б. Шрагин).

«Нынешняя печать (эмиграции) не признает элементарных принципов гласности. Она имитирует терпимость, будучи в основе своей свирепо нетерпимой. Она публикует лишь то, что соответствует ее представлениям. ...Новое издание («Трибуна») должно предоставить свои страницы этим другим голосам, которые до сих пор были обречены на молчание» (Е. Эткинд.)

И в «Трибуне» один раз (в №3) напечатали даже мою статью о борьбе «Солидарности» за самоуправление. (Вопреки сопротивлению Эткинда, который уверял коллег, что статья очень плохо написана!)

Но «Трибуна» просуществовала не больше полугода. В шестом номере супруги Синявские (или Розанова?), не советуясь с другими членам редколлегии, поместили статью П. Егидеса, содержавшую грубые нападки на Льва Копелева, который, видимо, чем-то ущемил амбиции Розановой и Егидеса. После этой публикации Павел Литвинов, который был зятем Копелева, вышел из редколлегии, вслед за ним вынужден был уйти и Шрагин. И «Трибуна» приказала долго жить.

На этом либералы полностью иссякли.

Скажу попутно еще несколько слов о супругах Синявских. Это была очень странная пара. Сам Синявский после разрыва с Максимовым занял, как я уже говорил, вполне пристойную политическую позицию, смело выступал против Солженицына, Максимова, НТС, за что был подвергнут ими остракизму. Но в то же время в эмигрантском «быту», так сказать, поведение супругов было часто попросту аморальным. Вот как я писал об этом в письме к Людмиле Алексеевой:

«Синявские — одни из тех, у кого напрочь отсутствует уважение к личности «неноменклатурной»; они позволяют себе ходить передо мной в таком неглиже (этическом), которое мне и в дурном сне не могло присниться. Я и попадался на их удочку именно из-за того, что не мог ожидать такой беспардонности».

Поясню на примерах. В 76-м году я написал обращение в защиту Михайло Михайлова, известного югославского диссидента, статья которого входила в сборник «СССР — демократические альтернативы». Михайлов был тогда арестован (во второй раз) в Югославии. Вместе со мной подписал обращение Анатолий Левитин-Краснов, и мы пустили его на подпись другим эмигрантам. Но письмо сразу попало в «Континент», где его подписали Максимов, Некрасов, Галич и Синявский и передали в прессу, русскую и французскую. И письмо было опубликовано, но без моей и Левитина подписей! Позднее выяснилось, что наши подписи отрезала Мария Розанова, супруга Синявского. Зачем, почему? Не знаю. Скорее всего, почла недостойным для ее супруга подписываться рядом с нами. Согласовала ли она это «обрезание» с мужем и с Максимовым, тоже не знаю. И тут есть еще такая деталь: Левитин-Краснов мало того что был ветераном правозащитного движения, бывшим политзэком, серьезным церковным писателем и очень добрым человеком, так он еще в свое время был и школьным учителем Розановой по литературе!

Прошло много лет. Разразился скандал с отказом советских властей разрешить Е.Г. Боннэр выехать за границу для лечения глаз. Я написал обращение в ее защиту, пустил его на подпись. И вдруг звонок из Парижа — Марии Розановой, к которой пришло мое обращение, уже подписанное многими.

— Белоцерковский, вы знаете, что я тоже литератор?

— Знаю...

— А вы заметили, что я никогда не ставлю своей подписи рядом с подписью Синявского? Считаю это нескромным для себя!...

— Ну а вы замечали, — спрашиваю я, — что в России Синявский подписывал правозащитные документы вместе со мной и многими другими столь же незнаменитыми людьми?

Мадам Розанова «намек» поняла и стала выкручиваться, что все равно, мол, будет эффективнее, если появятся два отдельных обращения: правозащитников (т. е. наше) и «писателей». Я, естественно, согласился, мы свое письмо опубликовали, но никакого «писательского» обращения так и не появилось!

Позже я уяснил подоплеку из уст самой Розановой. Она считала Синявского по «партстажу» (!) и диссидентским заслугам выше Сахарова и очень не любила Е. Боннэр.

Прошло еще несколько лет. Синявский оказался, как и обещал Максимов, в полной изоляции и под градом многообразной клеветы. И опять раздался звонок Розановой, которая стала агитировать меня забыть все обиды и распри и «объединиться во имя!». Жаловалась, как плохо им приходится, как клевещут на них «национал-патриоты» и как необходимо иметь «нам с вами» периодический печатный орган. (Это было уже после развала «Трибуны»). Я внял ее призыву, и тогда она как бы между прочим попросила меня свести Синявского с Беллем, с которым у Синявского не было никаких отношений после того, как он в 74-м вместе с Максимовым выступил в прессе с хамской отповедью Беллю и Грассу (о чем я уже писал). Вдруг Белль, предположила Розанова, сможет «помочь нам найти средства для журнала!». И вообще хорошо будет наладить с ним контакт и сотрудничество. И предложила вместе посетить Белля.

Я согласился. Договорился с Беллем, что Синявские позвонят его секретарю, установят время встречи и мне сообщат. Никакого сообщения не последовало. От секретаря Белля я потом узнал, что Синявские приезжали к Беллю и передали ему от меня привет, сказали, что я по какой-то причине не смог приехать с ними. Никаких отношений у них с Беллем не сложилось.

Многие в эмиграции считали, что во всем плохом виновата Розанова, а Синявский тут ни при чем, и человек он хороший. Но я долго оставался при мнении, что он должен нести ответственность за поступки своей супруги. Однако недавно, уже после смерти Синявского, я подумал, что нельзя, наверное, семью равнять с государством, а главу семьи — с президентом! В реальной жизни, в семьях встречаются самые удивительные симбиозы.

И еще один характерный случай. Лет через 5 после того, как лопнул журнал «Трибуна», готовилась к выходу моя книга «Самоуправление» (начало 1985 года), и я предложил ее важнейшие главы Любарскому для его журнала «Страна и мир», который оставался тогда единственным демократическим органом в эмиграции и худо ли бедно, уходил в Россию. Прочтя предложенные главы, Любарский неожиданно сделал мне великий комплимент: «Твои идеи опаснее марксизма-ленинизма!». И по этой причине он печатать главы отказался. При этом он прекрасно знал, что в эмиграции никакой другой журнал их заведомо не напечатает. Анита, присутствовавшая при этом разговоре, попыталась было урезонить Любарского, но я попросил ее не унижать себя и меня.