Вадим Белоцерковский - ПУТЕШЕСТВИЕ В БУДУЩЕЕ И ОБРАТНО

Здесь я сделаю маленькое отступление. Довлатов, как и большинство российских людей в эмиграции, страдал, хотя и в относительно слабой степени, преклонением перед авторитетами. Недостойных людей без ореола славы он припечатывает без оглядки. Но если у недостойного был ореол, он пытается его вопреки всему защищать.

После увольнения Владимова из «Граней» и НТС в либеральных кругах эмиграции поднялась буря: «Произвол! Нарушение прав! Владимов должен быть восстановлен!». Письмо с таким требованием подписало большинство известных деятелей русской культуры на Западе, в том числе Аксенов, Бродский, Галина Вишневская, Любимов, Некрасов, Неизвестный, Тарковский. Особенно активно защищал Владимова Лев Копелев. Диссонансом прозвучала лишь статья Кронида Любарого. Что вы делаете, писал он, надо радоваться, что Владимова выставили из НТС, а не добиваться его возвращения в эту недостойную организацию!

Разгромную статью об НТС написал и сам Владимов («Необходимое объяснение»), со знанием дела показав, что НТС — фактически настоящая мафия, семейное предприятие, получающее неплохие доходы от «борьбы с коммунизмом» и имеющее подозрительный «закрытый сектор» из крепких молодых людей.

Я написал Владимову, пригласил его в гости, познакомил со своим адвокатом — Владимов собирался идти в суд, требовать от НТС выплатить ему выходное пособие, — но он и Наталия стали еще более, чем раньше, спесивыми, капризными. Я сказал Владимову (по телефону), что пишу для издательства «Хердер» по заказу Вольфганга Леонгарда публицистические мемуары (которые я частично сейчас использую) и что скорее всего назову их: «Что ждет Россию?». И вдруг услышал, как Владимов высокомерным, ядовитым тоном, с расстановкой спросил меня: «И что же ждет Россию?». Мол, какое ТЫ (нерусский человек) право имеешь о будущем РОССИИ судить?! Потом Владимова не удовлетворил мой адвокат, и вроде бы я оказался виноватым, что рекомендовал его. Владимовы с тех пор перестали мне звонить.

Тем временем появилась в печати новая глава из «Генерала и его армии», в которой описывалось противостояние Власова и немецкого генерала Гудериана. В решающую минуту Гудериан не решился рисковать жизнями своих солдат, а Власов — решился и выиграл. Я понял: Жора после разрыва с НТС стал переделывать роман под немецких издателей! (Того, что большинство немецких издателей отпугнуло бы восхваление гитлеровского генерала, Владимов, видимо, не понимал!) А во времена перестройки мне довелось услышать, что появилась еще одна трактовка романа, но я не стал ее читать. Это уже становилось однообразным.

Ушла в мир иной жена Владимова Наталия, да будет ей земля пухом! Грустно, конечно, что мы разошлись. Кажется, Сомэрсет Моэм сказал, что самое страшное — это не то, что жизнь проходит, а то, что любовь проходит! То же самое можно сказать и о дружбе.

«Гипотеза надежды».

Невозможность создания новых развитых капиталистических стран.

«Рабочие волнения в СССР в начале 60-х годов».

Расскажу немного о своей жизни в конце 70-х — начале 80-х годов. Это был относительно мирный период.

Провалилась еще одна попытка создать журнал (с ориентировочным названием «Диалог») из-за раскольничества Бориса Шрагина.

Закрыли и на «Свободе» мой радиожурнал «Диалог». В этом журнале (объемом в 30 минут) я сводил людей Света и Тьмы, полусвета и полутьмы, демократов, авторитаристов и националистов, используя интервью с ними, выдержки из их статей в самиздате и тамиздате. За «круглый стол» «диалога» я «сажал» и восточноевропейских диссидентов разных политических направлений. Согласно опросам слушателей в СССР, проводимых иностранными корреспондентами по заказу администрации РС, мой «Диалог» имел самый высокий рейтинг после, разумеется, новостных передач. И это, конечно, вызывало возмущение «солжистов» (так я для краткости называю сторонников Солженицына) и «солидаристов» и примкнувших к ним демократов. Не нравилось, конечно, такое положение и «кураторам» на Лубянке! Началось затяжное давление на администрацию с целью закрыть «Диалог». Запомнился такой эпизод. Подготовил я к передаче очередную программу, в которой сопоставлял высказывания Сахарова и Солженицына на определенную тему. И вдруг прибегает ко мне замдиректора русской службы некто Герд фон Деминг, полурусский-полунемецкий американец, отчаянно ломавший из себя русского патриота, и заявляет, что передача в эфир не пойдет, так как Сахарову я дал на 15 строчек больше, чем Солженицыну! Пришлось мне вырезать 15 строчек у Сахарова. Я понимаю, что в такое трудно поверить, но так было, в такой атмосфере приходилось работать. Ну и кончилось все тем, что «Диалог» прикрыли под каким-то, я уже не помню, бредовым соусом.

Произошло и еще одно знаменательное событие. В начале 80-го года из СССР, из Сыктывкара приехал в Германию двоюродный брат Аниты, Рудольф Морин (он взял фамилию своей русской жены!), по приглашению его родного брата, эмигрировавшего в Германию. Заглянул и к нам в Мюнхен, остановился у нас на пару дней.

И — рассказал нам, что в Сыктывкаре его вызывали в КГБ и поставили условие, что он получит разрешение на поездку в Германию, если окажет им небольшую услугу. В Мюнхене, сказали ему чекисты, живет ваша двоюродная сестра Анита Бришке, вышедшая замуж за писателя Вадима Белоцерковского, работающего на «Свободе». Вы должны посетить ее, познакомиться с ее мужем и, первое, выяснить его настроения, узнать, не думает ли он о том, чтобы вернуться на родину, а во-вторых, узнать, не едет ли кто-нибудь из его окружения на олимпийские игры в Москву?

Что касается первого вопроса, то в КГБ, видимо, узнали о моих конфликтах с «вождями» эмиграции и о закрытии программы «Диалог». Вдруг я в обиде и хочу вернуться?!

Важным для меня было и то обстоятельство, что беседу с двоюродным братом Аниты вели в Сыктывкаре! Значит, туда пришло указание из Москвы, и в Москве должны были узнать, что у жены есть двоюродный брат, и где он живет, и что в Германию хочет поехать! Серьезную работу надо было проделать: провести всесоюзный розыск человека, которого можно было бы подослать ко мне! Очень опасным врагом, очевидно, меня считали на Лубянке. Подтверждение этому я получил через много лет, когда, как я уже рассказывал, узнал от мужа моей внучки, сына украинского чекиста, специалиста по борьбе с вражескими радиоголосами, что мое имя в «центральном аппарате (в Москве) стояло очень высоко» .

Меня вдохновило это внимание КГБ: признание врагов — дорогого стоит, но я недооценил влияние КГБ на эмиграцию. Понял я это лишь в трагическом для меня 1985 году, когда был уволен со «Свободы».