Игорь Шнайдерман - Жиденок

Теперь под холодную воду побежала докторша. Она мыла лицо в полной тишине, потому что сотни призывников молчали, затаив дыхание. Они боялись нарушить таинство. Таинство первой любви.

Мы ехали в плацкартном вагоне по девять человек в купе. Спали на трёх полках. Сало, колбаса, цыплята, яйца, самогон и анекдоты. Такого количества анекдотов я не рассказал за всю свою жизнь. Пять суток от подъёма до отбоя я травил анекдоты. Постепенно в нашем купе сосредоточились все молодые бойцы. Я стал любимцем публики.

К концу шестых суток запас анекдотов постепенно иссяк, и я вспомнил, что мечтаю быть артистом.

Шестой вечер был театральным. Я знакомил подельщиков с творчеством Зощенко, Бабеля, Чехова и Пушкина. На закуску я решил выступить с пародией на Авдотью Никитичну и Веронику Маврикиевну. Вероятно, я был первым, кто поместил этих забавных старушек в компанию классиков.

Происходило это в районе отбоя.

В десять часов сержант громко попросил из своего купе, чтобы выключили радио. Представляете, он подумал, что это радио! Он меня не узнал. Ну, как бы вы отреагировали на это невольное признание недюжинного таланта? Я отреагировал так же. Я продолжил с новой силой и с новым вдохновением.

Сержант повторил просьбу более настойчиво. Я воодушевился ещё больше. Сержант пошёл по вагону. Бойцы ржали, как педальные кони. Я продолжал. Я предвкушал радость признания глаза в глаза.

И они встретились. Наши глаза.

Сержант отреагировал неадекватно. Сержант обиделся. Очень обиделся. Наверное, впервые в жизни он почувствовал себя идиотом.

Под смех всего вагона я был отправлен «на полы». Я вылизал до блеска плацкартный вагон.

И если вы думаете, что это отбило у меня охоту к актёрской профессии, так вы ошибаетесь. Наоборот. Я понял, что это судьба. Полы и театр. Театр и полы.

И не ошибся.

Портянки, это механическое приспособление для утепления стоп. Выдаются солдатам по количеству ног (обычно две).

Служить меня определили в страшно секретный город Приозёрск, которого нет ни на одной карте, из которого рукой подать до станции Сары-Шаган, которая, в свою очередь, находится недалеко от города Балхаш, который является районным центром Джезказганской области, которая раскинулась на необъятных просторах Казахстана, который занимает значительную часть азиатской территории бывшего государства рабочих и крестьян.

Приозёрском город назвали потому, что стоит он на озере Балхаш, половина воды в котором солёная, а половина пресная. А сам Приозёрск отличается от других городов тем, что это военный город, и солдаты в нём ходят по улицам, постоянно держа раскрытую ладонь у виска. То ли честь отдают, то ли напоминают офицерам о скудости ихних офицерских мозгов.

Загадочные люди эти солдаты.

Каждый советский школьник знает, что такое «карантин». Это когда не нужно ходить в школу.

Каждый советский отпускник также знает, что такое «карантин». Это когда запрещают купаться в море, а отдыхающие всё же купаются, несмотря на холеру.

Каждый советский новобранец тем более знает, что такое «карантин». Это когда еб…т.

В течение первых нескольких минут пребывания в «Несокрушимой и легендарной» нас обрили наголо лезвием «Нева» для технических нужд. А поскольку брили и стригли всех одним и тем же лезвием, мы автоматически породнились кровью.

В течение следующих пятнадцати минут приблизительно шестьдесят новобранцев выкупались под одним-единственным душем.

После этого нам сказали, что мы прошли санобработку, и выдали обмундирование.

Затем нас, чистых, исцарапанных и патриотичных, выстроили на «центряке». В каждой казарме есть «центряк», то есть центр, то есть место, где происходят построения.

Старшина карантина был на год старше самого младшего из нас, но нам казался сорокалетним мужиком. Он грязно выругался, обидно обозвал нас «молодыми», скомандовал «равняйсь, смирно» и спросил:

— Кто играет на гитаре?

Тут же практически весь карантин выставил вперёд левую кирзовую ногу. И напрасно. Потому что «гитарой» в этих краях называлась щётка для натирания полов. Устройство её было несложным: толстое бревно с набитыми снизу щёточками и рукоятка. Для большей эффективности на гитару вешали обычно гирю шестнадцати или двадцати четырёх килограммов. Одна проходка такой «гитарой» через «центряк» называлась «туром балхашского вальса».

Однако вернёмся в строй. Уже упомянутый розоволицый старшина улыбнулся во весь кариес и оглядел гитаристов. Гитаристы улыбнулись в ответ и приняли стойку «вольно». Старшина улыбнулся ещё шире и очень тихо сказал:

— Смирно, бл…дь!

Карантин испугался.

Старшина ткнул пальцем в нескольких «гитаристов»:

— Вы будете ансамбль, а ты, — он посмотрел на еврейский нос рядового Димы Иткиса, — ты будешь солистом.

За один тур «балхашского вальса» Дима Иткис похудел на пять кило и обильно оросил «центряк» собственным потом.

Но в тот момент я не обратил на это особого внимания. Я был очень занят: я радовался. Я радовался тому, что поскромничал.

Но радовался я недолго.

После нескольких туров старшина сделал серьёзное лицо и доверительно прошептал:

— Кто не играет — шаг вперёд.

Я играл, но плохо. Но я не вышел в первый раз, поэтому, преодолев угрызения совести, шагнул навстречу судьбе.

Старшина одарил нас той же кариесной улыбкой и продолжил:

— А вас научим.

Затем мы встретились с ним глазами, и он сказал:

— Ты будешь первым!

Вероятно, в тот момент он ещё не догадался, что я уже второй.

Знаете ли вы, глубокоуважаемые неевреи, что такое «еврейское счастье»? Это термин, который придумали мои соплеменники вместо слова «несчастье». Почему? А почему бы и нет?

Когда старшина карантина громко скомандовал: «Отбой!» — я подумал: «Вот и закончился мой первый день в армии».

И ошибся. Жестоко ошибся.

Место в казарме, где спящих солдат не тревожат соловьи, называется «кубрик». В кубрике в два яруса стоят койки.

Меня определили спать на первую койку нижнего яруса.

Когда старшина скомандовал «Отбой!», я разделся, как мне показалось, со скоростью звука, вскочил под одеяло и мгновенно заснул.

Спал я ровно секунду. Потому что ровно через секунду меня разбудил крик:

— Рота, подъём! Сорок пять секунд — одевайсь!

Карантин вскочил, кое-как натянул на себя непривычное казённое обмундирование и замер возле коек.

Старшина снова скомандовал:

— Отбой! Сорок пять секунд — раздевайсь!

…Таким манером нас «отбивали» около часа. Мы успели раздеться и одеться раз пятьдесят. Когда ни у кого уже не было сил, старшина тихо сказал: