Игорь Шнайдерман - Жиденок

Ничего.

Мы остановились возле подворотни. На зелёных металлических воротах наглела надпись: «Во дворе туалета нет».

Из подворотни потянуло мочой, и нас потянуло в подворотню.

Примостившись возле бывшего входа какого-то бывшего учреждения, мы задрали кверху головы и принялись расстёгивать брюки. Прямо по курсу осколками битого стекла ощерилась вывеска:

Жилищно-эксплутационная контора

кого района

города И ковска

Откуда-то из-за угла вылетело ведро, а вслед за ним выкатилась толстая дворничиха:

— От, люди! От же ж люди! Та хiба ж ви читати не вмiєте? Обiсцяли всю вулицю! Вся вулиця в цiй гидотi. В кожнiм куточку або гiвно, або сеча! От тiльки що на голову менi не насцяли!

Мы успели остановиться, так и не начав, и нелепо вскинули руки. Дворничиха — добрая женщина — ни в коей мере не собиралась ломать нашего кайфа:

— Та вже писяйте, чого ви смикаєтесь: до дому ж не понесете. Я вiдвернуся, — и спряталась за угол.

Мы с Зайцем решили, что приличнее будет потерпеть и застегнули «молнии».

Однако дворничиха была единственным живым существом, встреченным нами за последние двадцать минут, поэтому именно к ней адресовались мы своим вопросом:

— А вы случайно не знаете — где-то тут поблизости должна быть синагога?

Тётка высунула из-за угла закалённый борьбой с трезвостью нос и спросила:

— Що це? Єврейська церква, чи що? Так ви ж її тiльки що трохи не обiсцяли!

В синагоге страдали восемь пожилых евреев: они не могли (и, видимо, далеко не в первый раз) собрать миньян… Опять в башку лезет это дурацкое и нелюбимое слово «ритуал»: по иудейскому закону молитву в синагоге можно начинать только при наличии минимум десяти мужчин старше тринадцати лет. Этот «кворум» и называется «миньян».

Для восьми пожилых станиславских евреев наш приход стал Явлением.

Терпеливо и неспешно расспрашивали они нас о том, кто мы и откуда, о нашем театре и о нашем спектакле, но в замочных скважинах их морщинистых глаз суетилось нетерпение, и затаила дыхание Великая Надежда.

Когда приличия были соблюдены, самый пожилой аид с медалью участника Великой Отечественной войны осторожно предложил нам поучаствовать в молитве.

Последовавший за этим промежуток жизни выплывает из моего подсознания чуть замедленной «кинолентой видений» в стиле французского художника Эдгара Дега.

Общий план. Вид сверху: мы с Зайцем посреди актового зала жилищно-эксплуатационной конторы «…кого района города И… …ковска». Вокруг нас — станиславские евреи.

По углам свалены стенды и транспаранты с потрескавшимися красными буквами и фотографиями передовиков. На стенах — свежие плакаты с какими-то текстами или молитвами на древнееврейском языке.

Средний план. Панорама: последовательно — лица восьми стариков. В глазах — надежда. Только надежда.

Крупный план: мы с Зайцем киваем утвердительно.

Общий план. Вид сверху. Движение в рапиде: люди в кипах, ермолках, кепках и шляпах сдвигают столы и расставляют стулья.

Общий план. Вид спереди: еврей-ветеран взбирается на сцену, подходит к массивному сейфу (наверняка наследство жэковской бухгалтерии), огромным ключом отпирает его и достаёт оттуда, — что бы вы думали? — чехол со свитками Торы.

Оптический наезд до крупного плана.

В этом месте на экране появляется перечёркнутый кадр, затем надпись «обычный формат» и белая вспышка. Плёнка обрывается.

Народ в зале возмущается, свистит, топает ногами. Раздаются крики:

— Кина не будет, — электричество кончилось!

— Сапожник!

— Сливай воду!

Я угнался.

Извините.

…Старик в ужасе посмотрел в зал и закричал.

Возопил.

Возгремел.

Возроптал.

— У них не покрыты головы!!!

Всё пришло в движение. Евреи шерстили углы, выдвигали ящики и выворачивали карманы. Евреи искали кипу, ермолку, кепку или шляпу. Евреи искали что-нибудь, чем можно было бы прикрыть наши с Зайцем темечки, эти срамные места, эти груди, эти ягодицы, эти гениталии, от которых стыдливо отвернулся сам Господь Бог.

Безрезультатно.

Евреи стали скисать. Потянуло отчаяньем.

Тогда ветеран — староста, кантор и главный раввин Ивано-Франковской синагоги — достал из того же жэковского сейфа два вымпела и протянул нам:

— Накройте головы этим… Всё же это лучше, чем ничего.

Зайцу достался «Победитель соцсоревнования», а мне — «Дом высокой культуры и образцового быта».

Раввин-ветеран расправил ветхий вылинявший талес и укрыл им голову. Запахло нафталином. Заяц тихонько спросил:

— Это талес?

Я ответил:

— Это талес.

Старик вынул из чехла Свитки Торы и принялся их разматывать.

Заяц спросил:

— Это Свитки Торы?

Я ответил:

— Это Свитки Торы.

Еврей запел.

Заяц выкатил на меня красные кроличьи глаза и ничего не спросил.

С первым звуком молитвы, с первым стоном на землю рухнул дождь. Ливень был первозданный и беспросветный. Молотки струй били по стёклам, по крыше, по голове.

И было страшно от одиночества. Потому что в комнате был только ты и эта пронзающая небеса музыка, эта мольба, этот звериный вопль. Молитва не входила в уши, она миновала их. Она влетала через глаза, через кровь, через кожу.

Старик пел, а в горле у него клокотало, резонировало и рвалось наружу его истерзанное вечной надеждой сердце.

Справа от меня, покачивая вымпелом победителя соцсоревнования в такт древней еврейской молитве, сидел русский мальчик Серёжа Горшков. Он кивал головой и вспоминал свою маму, своего рано ушедшего отца, своего ещё не родившегося сына. Он вспоминал всё светлое, щемящее и любимое, что было ему дорого в этой жизни…

Дождь прекратился внезапно, он скончался скоропостижно, и солнце вскочило в окно одновременно с последним всхлипом старика, последним аккордом грома. Оно вскочило грузно и неловко и ударилось круглой щекой об оконную раму и набило себе шишку.

Оно вскочило суетливо и поспешно, словно боясь не застать на наших просветлённых рожах первые лучики надежды.

Слово «алия» в переводе с иврита означает «восхождение». Не «репатриация», не «возвращение», а именно «восхождение».

Дотошно, настырно и въедливо вслушиваясь в историю, философию и политэкономию этого слова, я обретаю великое откровение: вот он — ключ к неординарному и противоречивому понятию «еврей»!

Написал, будто оговорился, — понятию!

— Брось кокетничать, писатель. Написал — так написал. Не выбрасывать же! Не Гоголь.

Евреи — единственная национальность, ставшая понятием. И единственное понятие, ставшее национальностью.

«Что же касаемо ключа, дык вот вам моё скромное разумение»: уж не знаю, какому такому продвинутому Моисею Господь вложил в голову словосочетание «Земля Обетованная» — таинственное и влекущее словосочетание, за которым — всё лучшее, что известно, и ещё чуть-чуть неведомого, прекрасного и манящего; и вечная тоска, вечная мечта евреев о собственном доме, собственной стране… И какими такими доводами вооружил Он краснобая Аарона; а только вышли иудеи из Египта, и пошли по пустыне, и завоевали кучу городов, и потеряли кучу народу, и убили кучу врагов, и оросили потом, кровью и слезами путь свой, и пришли в Ханаан. О чём гордо и скрупулёзно отчитались на страницах своей Книги.