Алекс Тарн - Гиршуни

Я шла быстро, время от времени сбиваясь на бег, но мой незваный спаситель не отставал. Он то многословно увещевал меня, преграждая дорогу и семеня задом, как спешащие в свою зону баскетболисты, то приставными шагами подпрыгивал сбоку, у самого уха, то горячо выкрикивал что-то вслед, когда мне удавалось на мгновение оставить его позади при помощи особо хитрого маневра. Наверное, со стороны, при взгляде из окрестных подворотен, мы казались характерной для здешнего пейзажа парой, а именно проституткой, ссорящейся со своим сутенером.

Я не разбирала ни слова из того, что он говорил. Я хотела только одного: своего одиночества. Разве это так много? Ну что им всем от меня надо? Зачем им я, когда вокруг так много других людей, жаждущих общения и оттого неизмеримо более несчастных? Так я твердила себе тогда в своем неутихающем бешенстве.

Конечно, в тот момент меня преследовали не абстрактные «они все», а всего лишь конкретный экзальтированный дурачок, вообразивший себе влюбленность или еще какую-нибудь чушь… нашел себе Неточку Незванову, кретин… но трудно было не усмотреть в этой погоне очевидный символ моего проститутского рабства, моей насильственной кабалы, моего состояния по стойке раком перед миром-сутенером, суетящимся вокруг меня, суетящимся на мне, и сбоку, и сзади, и как ему вздумается. Несчастному пареньку доставалось за весь мир; и что с того, что бедняга и представить себе не мог не только силу, но и природу моего чувства?.. Он совершенно очевидно не понимал происходящего, ну ни капельки, ни ухом ни рылом… но что с того?.. что?.. а мир? — а мир понимал? Мир-то ведь тоже не понимал ровным счетом ни черта, и этот факт лишь усиливал сходство и, таким образом, доказывал справедливость моей конкретной ослепляющей ненависти.

Сначала я направлялась туда, где оставила машину, но, уже увидев ее, поняла, что не смогу выжить под ливнем уговоров, увещеваний, предложений помощи, который немедленно обрушится на меня, стоит мне только приостановиться для того, чтобы открыть дверцу, залезть внутрь самой и закрыть дверцу, не дав залезть ему. Я подумала о споре на тему — возможно ли вести машину «в таком состоянии», который мне наверняка придется вынести. Я представила, что, даже оставив меня в покое на этот раз, он способен записать номер, узнать по нему адрес и потом докучать уже серьезно, ежедневно, начиная со следующего утра, когда ему потребуется узнать, благополучно ли я доехала…

Прокрутив все это в голове, я прошла мимо своей недоумевающей тойоты, как мимо чужой, даже не посмотрев в ее сторону. Дождь усилился; возможно, это слегка охладило пыл моего благодетеля. Во всяком случае, он уже не изрыгал прежние потоки слов, а просто следовал за мной, изредка повторяя, что он непременно меня проводит, потому что не может отпустить женщину одну, «в таком состоянии, в такое время и в таком районе».

Мы прошли арку между двумя небоскребами и повернули направо, в сторону моста над хайвеем. Думаю, я уже тогда знала, что сделаю, хотя, возможно, еще не осознавала этого. Я просто ускорила шаги. Паренек забеспокоился.

— Прошу вас, скажите, где вы живете, — взмолился он, когда я выбежала на мост. — Я вас отвезу! Прошу вас!

Внизу лежало полусонное, почти пустое в предрассветный час русло хайвея. Я резко остановилась и, схватившись за перила низкого заграждения, наклонилась. В тридцати метрах подо мной, предупредительно зарычав ввиду моего непрошеного внимания, пронесся тяжелый грузовик.

— Не бойся! — закричала я ему вслед. — Мне нет до тебя дела! Ты для меня никто! Никто!

— Не делайте этого! — произнес тревожный голос у меня за спиной. — Я не позволю, слышите?! Не надо отчаиваться. Утром все покажется иначе, вот увидите!

Я повернулась. Мимо пронеслась машина, на секунду осветив фарами и мост, и мир, и затаившееся в нем танго. Паренек стоял в полуметре от меня, вытянув обе руки в мою сторону. Мною вдруг овладело удивительное спокойствие. Я даже улыбнулась.

— Что ты от меня хочешь?

— Отойдите от перил, — сказал он. — Просто отойдите от перил.

Я снова улыбнулась и сделала шаг, затем еще один и еще. Паренек тоже шагал, постепенно перемещаясь в пространство между мною и ограждением, словно преграждая мне дорогу к пропасти, двигаясь осторожно, как охотник, который опасается спугнуть дичь. Думаю, бедняга так и не успел понять, кто в этой ситуации был дичью, а кто охотником.

Он даже не вскрикнул, когда я сильно толкнула его в грудь обеими руками. У него не было ни единого шанса спастись. Слишком уж низкое там ограждение. Слишком уж неожиданно все произошло. Неожиданно даже для меня.

Перед тем как вернуться назад, к машине, я огляделась. Я стояла на мосту одна, совсем одна. Никого вокруг. Полное одиночество. Настоящее одиночество. В третий раз за эту удивительную ночь. Душа моя разрывалась от восторга, как во время настоящего танго. Снизу, издалека, будто из другой вселенной, послышался стон тормозов, свист покрышек по мокрому асфальту, звук удара. Мост содрогнулся в такт сладкой судороге моего счастливого сердца. Никогда еще мне не дышалось так хорошо. Зрение до странности обострилось; я различала самые мелкие, самые дальние и тонкие вещи: каждую щербинку, каждую трещинку мира, каждую капельку его дождя, идущего не только вне меня, но словно бы и внутри, будто между мною и всем остальным пространством не осталось никаких перегородок, ничего, будто мы стали единым целым: я — миром, а мир — мною, и про это новое существо нельзя было даже сказать, что оно одно-единственное во всем мире, потому что оно само и было всем миром. Не чуя под собой ног, я добралась до тойоты.

Спуск на хайвей был перекрыт, по мощеным откосам метались красно-синие блики патрульных машин и карет скорой помощи. Молоденький полицейский разворачивал подъезжающие машины, что-то коротко объясняя и показывая рукой направление.

— Закрыто, госпожа, — сказал он, когда очередь дошла до меня. — Придется вам спуститься южнее. Знаете, как проехать?

— А что случилось?

— Самоубийца! — полицейский возбужденно дернул щекой. — Сиганул с моста прямо под грузовой фургон. Мало что сам убился, так еще и шофер в шоке. Наехал, не успел затормозить. Что людям не живется? Совсем сдурели… вы проезжайте, проезжайте…

Что ж, я спорить не стала. Самоубийца так самоубийца. В конце концов и самоубийц всегда толкает кто-то: это ведь только кажется, что они прыгают сами. Я вернулась на пустынный проспект и, сделав недолгий крюк, спустилась на хайвей двумя километрами южнее. Снаружи еще только начинало светать, но на душе у меня давно уже, не умолкая, заливались жаворонки. После убийства мир определенно стал лучше, и я не видела никаких причин, отчего бы не улучшить его еще больше.