Алекс Тарн - Гиршуни

— Это специально, — серьезно отвечал мужчина. — Свои приносят с собой фонарики. А чужих нам не надо.

— Теперь вам придется меня убить, — сказала я. — Ведь я чужая и своею становиться не собираюсь. Четвертовать, съесть печень, расчленить…

Он резко остановился и осветил фонарем мою приветливую улыбку.

— Вы и в самом деле редкий случай, мисс. Мы обязательно взвесим ваше предложение.

«Опять декорация, — подумала я. — Для маньяка дяденька звучит чересчур театрально. Но ладно, если уж приперлась…»

Коридор повернул, мужчина открыл дверь, и я зажмурилась от хлынувшей оттуда лавины света и музыки. Милонга! Здесь действительно была милонга, свет моей ночи, музыка моей души! О, танго, обнаженный нерв одиночества!

Увы, чудная радость узнавания оказалась единственным положительным моментом этой странной милонги. В комнатенке для переодевания, тесной, как вагонное купе, остро воняло индийскими ароматическими палочками, дорогими духами и дешевым сектантством. В углу торчала зловеще подсвеченная статуэтка Шивы, по стенам висели кривые мечи и картинки из Камасутры. На танцевальном полу все обстояло и того хуже: под огромным портретом гуру Махариши несколько пар изображали странную комбинацию танго и трансцендентальной медитации. В знакомую ткань мелодии ни с того ни с сего вплетался ситар, а вместе с ним — тягучие индийские мотивы. Я пожалела, что надела туфли. Танцевать здесь все равно было не с кем. Приведший меня человек подошел и наклонился к моему уху.

— Как видите, это не простая милонга… — зловеще прошептал он. — И не простая медитация. Честно говоря, для непосвященных пребывание здесь смертельно опасно. Но тем, кто приходит к нам с открытым сердцем, ничего не грозит. Так что не бойся, сестра.

Меня чуть не вырвало.

— Не брат ты мне, гнида черножопая…

Ради удовольствия точного цитирования пришлось перейти с английского на русский, так что мой просветленный хозяин, к сожалению, не понял ни слова из моего ответа. Ну и черт с ним. Ненавижу суррогаты, особенно ментальные. «Не бойся!» Тьфу, мразь! Да кто тебя боится?! Размечтался… мечи в сортире развесил, бодхисатва хренов… Мечи в таких сектах всегда остаются картонными, даже если наточить их до остроты бритвы.

Я отвернулась от идиота и стала снимать туфли. Праздник не состоялся, вечер пошел насмарку. Часы показывали без четверти два; теперь уже поздно было куда-либо ехать. Эта мысль приводила меня в бешенство. По-видимому, оно читалась на моем лице достаточно ясно, потому что хозяин беспрекословно вложил фонарик в мою протянутую руку.

На улице накрапывало. Естественно, я в упор не помнила, где именно припарковала свой чертов бронетранспортер — теперь мне предстояли не просто долгие поиски, но долгие поиски под дождем. Я уныло брела по мокрым безлюдным улицам, пока не уткнулась в указатель на Вашингтон-сквер. Машина стояла где-то рядом с площадью, недалеко от ее северо-восточного угла. Приободрившись, я прибавила шагу.

Сквер оказался обитаем: тут и там виднелся странный ночной люд. У самого входа на скамейке двое играли в шахматы, в блиц, но как-то слишком уж расслабленно, без обычной рубки и гонки. Я подошла. Так и есть: флажки на часах давно уже упали; пустоглазые шахматисты жали на кнопку просто так, передвигая фигуры совершенно сомнамбулически, как попало. Игра шла без времени и без правил. Не знаю, какая могла быть у нее цель… впрочем, разве «без времени и без правил» не означает также и «без цели»?

С площадки посередине сквера слышалось бренчание гитары. Человек пять-шесть, ссутулившись, топтались вокруг длинноволосого гитариста. По кругу шла бутылка, замаскированная по местному обычаю мятым бумажным пакетом. Мужик пел, остальные подпевали: «Каково тебе без дома, в одиночестве? Каково тебе, а? Каково чувствовать себя катящимся камнем?» Сладкие сикстиз. Хиппи. Шестидесятые годы. «Люби, а не воюй». Боб Дилан. Вудсток-шмудсток. Ньюпорт-шмупорт. Неужели такое еще поют на Вашингтон-сквер? Только подойдя поближе, я разглядела морщины и седину: шестидесятость характеризовала не только репертуар, но и возраст тусовщиков.

Шестидесятилетняя девушка в расшитом джинсовом костюмчике и ковбойской шляпе, с бутылкой в скрюченной артритом руке, с джойнтом в искусственных зубах — что ты здесь делаешь, старая дура, вместе со своими слюнявыми друзьями? Это вы-то перекати-камни? Если вы и камни, то краеугольные, неподъемные, заслоняющие дорогу всему живому, пульсирующему, настоящему, не похожему на застывшую догму ваших сусальных сказок. Это вы-то бездомны? Как бы не так! Все вы давно уже обросли квартирами, кафедрами, деньгами… мерзкое, лживое, предательское отродье!

Старуха поймала мой взгляд и, улыбаясь, протянула пакет с бутылкой — давай, мол, герла, гет тугеза. Я с трудом подавила желание съездить ей по зубам. Прочь отсюда! Скорее! Мне вдруг показалось, что в сквере разом кончился воздух, как будто проклятые сикстиз затолкали в свой мятый бумажный пакет не только бутылку, но и весь окрестный кислород, и теперь монопольно сосали его, не оставив остальным даже на маленький вздох-глоточек. Не разбирая дороги, я бросилась вон.

К счастью, сильверадо действительно оказался невдалеке. Я забралась в машину, захлопнула и заблокировала дверцу, включила двигатель, вжала лицо в ладони, отгородилась от окружившей, осадившей, доставшей меня фальши и пакости. Да что ж это такое, Господи! Все одно к одному, вся эта жизнь, весь этот чертов вечер, отразивший ее, кривую, в своем столь же кривом зеркале! Шустряк-механик, мелкий хитрец, слупивший двойную цену… и не в деньгах тут дело, а во вранье, в мерзком вранье, которого даже не стыдятся, настолько оно привычно, общепринято, как вонь в туалетных кабинках. Автомобильный поток, поначалу прикидывающийся сильным и нескончаемым, как все жизненные потоки, а уже через пару часов выкидывающий тебя на обочину, под ржавые решетки, за глухие стены. Секта надутых дураков, воображающих себя проникшими в глубины мировой души, а на деле — всего лишь построивших дополнительный ряд нелепых и наивных декораций. Чудовищные шестидесятники, приветливо ностальгирующие на обломках миллионов жизней, разрушенных их идиотским враньем и безответственностью.

И — как я могла такое забыть! — эти ужасные шахматисты, как символ всего происходящего со мной, с городом, с миром: безглазая игра без правил и без времени, пока не придет полицейский и не выгонит всех из этого скверного сквера! К черту, к черту! Зачем? Почему? Я всего-то и хотела потанцевать, просто потанцевать…

Телефонная будка в нескольких метрах от машины расплывалась в слезах — моих и дождя. Пора звонить. Ты ведь этого хотела, правда? Чего уж там отвлекаться на какого-то механика, на джинсовую старуху, на обкуренных шахматистов… ты ведь приехала сюда ради него, разве не так? Разве не сходится в нем, как фокусе линзы, и хамство, и фальшь, и вранье, и удушающая пошлость? Сходится, как нельзя лучше сходится. Ну вот… тогда давай, вперед…