Хавьер Мариас - В час битвы вспомни обо мне...

– А почему все отменилось? – спросил я Аниту, когда мы уже сидели за столиком и ей принесли кока-колу. Ее шляпка все еще была у меня и порядком мне надоела. – Мне казалось, что речь шла об очень важном деле? К тому же я полагаю, что у вашего шефа все расписано заранее и менять ничего нельзя.

– В принципе да, это так и есть, но у бедняжки так часто бывает депрессия, что иногда ничего другого не остается, как только все отменить. Лучше отменить сразу, чем постоянно откладывать, переносить и передоговариваться.

– Наверное, те, встречи с кем он отменяет, бывают этим очень недовольны? Они, наверное, чувствуют себя задетыми, обиженными? Не бывает дипломатических инцидентов из-за этого?

Она посмотрела на меня строго, поджала накрашенные губки и высокомерно ответила:

– Знаете что, а не пошли бы они все? Он и так делает намного больше того, что должен. Его и так в каждую дыру готовы засунуть. А он ведь один, понимают они это своими дерьмовыми башками? – Она ужасно сквернословила, но кто в наши дни не сквернословит?

– Потому-то его и зовут Единственный? – спросил я. – Вы его именно так зовете? То есть вы так к нему обращаетесь?

Этот вопрос вызвал у нее раздражение. Ей явно не нравилось, что прозвища, употреблявшиеся в самом интимном кругу, становились достоянием посторонних.

– Вы, сеньор Руиберрис де Торрес, слишком много хотите знать. Настоящий Руиберрис де Торрес, сидевший недалеко от нас, инстинктивно вытянул шею, услышав свое имя. Он не знал, о чем мы говорили: Лали оказалась болтушкой, она молола всякую чушь не закрывая рта.

– Я надеюсь, что ваш шеф отменил свое выступление не потому, что у него что-то случилось?

– Нет-нет, с ним все в порядке, постучите по дереву. – И она схватила деревянные зубочистки, которые стояли в фарфоровом стаканчике на стойке бара. – Он просто очень устал, не рассчитал сил. Его постоянно о чем-нибудь просят, а он старается ублажить всех. И спит он плохо в последнее время. Раньше такого не было. И часто кажется подавленным и ко всему безразличным. Может быть, это пройдет, это у него началось не так давно. Он говорит, что, как только он ложится в постель, ему в голову начинают приходить разные мысли, которые не дают ему уснуть. А иногда мысли приходят во сне, и он просыпается.

– Обычная бессонница, – ответил я. – Иногда мысли одолевают так, что их не могут побороть усталость и сон, а если и заснешь, то во сне все равно думаешь.

– Со мной такого никогда не случалось, – сказала Анита. Она и впрямь казалась человеком очень здоровым. Ничего удивительного, что Only the Lonely было приятно видеть ее рядом.

– Но он наверняка что-то принимает? Какое-нибудь снотворное? У него же целый батальон врачей.

– Он пробовал «оазин». Наверное, от слова «оазис». Знаете такое лекарство? (Она, видимо, имела в виду «Oasin Relax».) Но оно очень слабое, почти не действовало. Сейчас ему привезли какие-то капли из Италии, они получше. Не помню, как они называются, «NE» или «EN» – что-то в этом духе. Не знаю, что это название означает. После них он засыпает быстро, но зато просыпается раньше, чем ему положено. Так что никто не знает, сколько все это продлится.

(«Просыпается раньше, чем ему положено», – это прозвучало как-то даже по-матерински.)

– Мне кажется, он упомянул об этом в тот день, когда мы встречались. А о чем он думает, когда не может уснуть? Он рассказывал? Я не хочу сказать, что у него нет забот, но ведь у него их и раньше хватало.

– Он говорит, что думает о себе. Что у него есть сомнения. Нас всех это немного тревожит.

– Сомнения? В чем?

Сеньорита Анита снова вспылила. Она была очень вспыльчивая:

– Сомнения, черт возьми, сомнения! Какая разница, в чем именно! Вам этого мало?

– Да нет, вполне достаточно. Особенно когда речь идет о нем. А что он делает, когда у него бессонница? Работает, чтобы не терять времени зря? Вообще, ему лучше относиться к этому спокойно. Я это знаю, потому что у меня это тоже часто бывает в последние годы.

– Ну да, не хватало только, чтобы он еще и ночью работал! – она произнесла это тем же тоном, каким Only You разговаривал с художником Сегуролой. Анита подражала своему шефу, и это было совершенно естественно. – Он пытается как-то отдохнуть, когда ему не спится. Лежит, чтобы хоть ноги отдыхали, и читает. Или смотрит телевизор, хотя ночью мало каналов работает. Или кости бросает, чтобы это его утомило и он мог уснуть.

– Кости?

– Кости, кости. – И сеньорита Анита потрясла в руке воображаемые кости и подула на них – на счастье, словно мы были в Лас-Вегасе. Она, должно быть, смотрит слишком много фильмов – Лас-Вегас, Аскот. – Ну, давайте мою шляпу, – сказала она. – Пойду попробую отмыть ее. Вот я растяпа! Сама виновата! – Она забыла, что виноват был я.

Я с радостью вернул шляпу, но воды взять все равно было негде.

– Она испортится от воды, – сказал я.

– Эй, пора возвращаться в паддок, – послышался голос Руиберриса, которому удалось на секунду прервать поток излияний Лали, – лошади уже давно вышли.

Мы бросились к тотализатору, чтобы успеть сделать ставки. У всех окошек стояли очереди, ипподром был полон людей, как и весь Мадрид в любое время, – в этом городе везде толпы. Наши дамы тупо смотрели на табло, не понимая ничего.

– Слушай, Ани, – сказала Лали, – в каком надо было ставить много, в четвертом?

– Ой, хорошо, что напомнила. Это ведь уже четвертый? – Анита торопливо открыла сумочку (ногти у нее были очень длинные и ярко накрашены), вынула листок с какими-то цифрами и внушительную пачку банкнот. Банкноты были совсем новенькие, словно только что отпечатанные (когда-то, до войны, их печатали в Англии, в Лондоне, «Брэдбери и Уилкинсон». Я видел банкноты времен Республики, и они были замечательные. До войны ипподром находился на Кастельяна, а не за городом, как сейчас). Сумма была огромная, на глаз трудно определить, особенно когда купюры совсем новые. Это была ставка человека, который получил очень хорошую подсказку и имеет возможность обеспечить себе год безбедной жизни. Я казался себе смешным с моими зажатыми в руке двумя банкнотами, сейчас мы с Руиберрисом выглядели новичками. Я пропустил ее вперед не только из вежливости.

– Все на девятый номер, – сказала Анита человеку в окошке. – И это тоже на девятый. – Она протянула еще пачку банкнот разного достоинства – без сомнения, это была ее собственная ставка. Я посмотрел, какая лошадь значится под девятым номером: Графиня де Монторо. Она не входила в число фаворитов, но котировалась довольно высоко. Как бы то ни было, неопытная Анита сделала свою ставку. Я достал еще одну купюру и поставил на другой номер, не на девятый, чтобы у нее не возникло никаких подозрений. Но те две банкноты, что были приготовлены заранее, я не задумываясь поставил на тот же номер, что и она.