Мария Глушко - Мадонна с пайковым хлебом

Нина видела потом «сталинградских» пленных в кинохронике. У нее был свободный «донорский» день, она сдала кровь и пошла в кино. Ее тогда поразил вид этих обреченно шагающих людей, закутанных в кашне и женские платки, а у одного ноги вдеты не то в странные лапти, не то в небольшие, сплетенные из прутьев корзины, он тяжело переставлял их, загнанно и удивленно озирался, словно долго и сладко спал, а теперь вот проснулся и увидел себя посреди заснеженного поля.

Ей было жаль этих истощенных, обмороженных и совсем не страшных сейчас людей, которые были чьи- ми-то братьями, отцами и сыновьями; она стыдилась этого своего чувства, потому что знала: прежде чем стать такими, они убивали, жгли, грабили — и пыталась разбудить в себе ненависть, но не могла, ведь она не видела, как вот этот, с корзинками на ногах, раньше убивал и грабил... И молчала, скрывала это постыдное чувство жалости к врагу.

Потом еще раз ходила смотреть этот киносборник о Сталинградской битве, была у нее такая сумасшедшая надежда: а вдруг увижу Никитку? Он писал ей довольно часто, письма были неизменно бодрыми, а в последнем содержалась обида на нее — зачем сообщила отцу его адрес, теперь вот отец собирается забрать его к себе. «Посадит где-нибудь писарем при штабе или водовозом при кухне, а я воевать хочу! Не знал я, что ты такая же ябеда, как все девчонки». Нина улыбнулась, читая его письмо, «ябеда» было с детства любимым словечком Никитки.

На почтамте она получала письма от мужа, они по-прежнему были сдержанными и прохладными, то ли он тоже обижался на нее, то ли чего-то недоговаривал, за бесстрастными фразами что-то стояло, она не могла понять что, уставала разгадывать эти письма-ребусы, с нее хватало и информации: жив, здоров, пока не на фронте. Разве такими должны быть письма любящих, насильно разлученных войной?

Евгения Ивановна доставала свои старые треугольнички от мужа, просила Нину еще и еще прочитать их вслух. Говорила:

— Вот ты читаешь, а я мечтаю, что нынче его получила. Знаю, что обман, а все легче...

Конечно, в этих письмах не было горячих, исступленных слов, они писались женщине, с которой лрожи-

та целая жизнь, но все дышало в них заботой и нежностью. «Ты, мать, береги себя, без тебя нам дом пустой...» «Если обидел когда, зла не держи, приеду — до земли поклонюсь». «Во сне все вижу тебя в голубом платье с цветочками, помнишь его?» Евгения Ивановна слушала и плакала, а Нина думала, что. вот человека уже нет, а слова его остались жить и не умрут, пока жива эта женщина. А слова живого Виктора приходили уже неживыми, она не могла бы их никому показать, и выросший сын ничего бы в них не понял. Он так и не отозвался на то письмо, когда в ней вновь вдруг вспыхнула к нему нежность, и теперь опять все погасло, она коротко сообщала о себе — «работаю чертежницей» — и о сыне — «еще два зуба прорезались», ее уже не обижало, что он не шлет ни аттестата, ни денег.

Деньги присылал отец, с зарплатой и донорскими получалось не так уж мало, во всяком случае, они выкручивались, Нина даже по совету Евгении Ивановны пробовала откладывать на свой отъезд в Москву, но однажды увидела, как Евгения Ивановна, орудуя цыганской иглой, опять подшивает вконец прохудившиеся валенки, и поехала на толкучку, купила новехонькие черные чесанки с блестящими галошами, привезла Евгении Ивановне. Та, конечно, подняла крик:

— Ах, Феёна недоёна, чего наделала! Какие деньги убухала! А на что в Москву свою поедешь, как вызовут? Вези назад, продавай, я и глядеть-то на них не хочу!

А Нина думала о том, как трудно будет ей расставаться с этой женщиной, как привыкли и сроднились они друг с другом.

— Теть Жень, а давайте и вас в Москву заберу?

— А чего, и поеду! Хоть поругаться будет с кем, больно уж ты поперечная... Только мужик-то твой захочет ли меня, скажет, нахлебницу привезла.

Нина с удивлением поняла, что и не пыталась вписать Виктора в свою жизнь. В мечтах о будущем она видела себя, и Витюшку, и Евгению Ивановну, и даже стосвечовые лампочки, а его не видела — ему там не находилось места — почему? Может, это судьба знак подает, что не придется им быть вместе?.. Он может уйти, полюбить другую или... нет, только не это! Его не убьют, пусть лучше полюбит другую...

— Нет, Нетелюшка, спасибо за ласку, а куда я от своего дома... Кончится война, вернется из плена Колюшка, а дома-то нету.

. — Напишет вам, вы и приедете назад.

— Куда?.. Вон Политивна померла, на другой день дом растащили, и мой растащат... Нет, это я пошутила, что поеду, буду ждать. Не верю, что Колюшка погиб, чтоб двое из одного дома — против справедливости...

Разве у войны есть справедливость? — подумала Нина. Но и она очень хотела, чтобы сын Евгении Ивановны вернулся.

Ладно, заживем вдвоем с Витюшкой... У нас будут светлые чистые комнаты, в вазах — цветы, красивая одежда и много еды... И Витюшка забудет голод, отвыкнет мусолить корочки хлеба, куплю ему синий бархатный костюмчик и лакированные туфельки, как у Бори, для которого нет войны. А тогда ни для кого не будет войны, и все будут счастливы.

Нина убрала с дорожки ветки и камешки, поставила Витюшку и поманила к себе, он стоял, покачиваясь на неустойчивых ножках в выворотных пинетках — Евгения Ивановна сшила из старой фланели,— делал несколько шажков и падал ей в руки. Ему нравилось, он смеялся, опять становился на ножки и шел, иногда его заносило в сторону, Нина не успевала подхватить, он падал на траву, пугался, кривил губы, собираясь заплакать, но Нина брала его на руки, он сразу успокаивался и опять просился ходить.

Потом расхныкался, ему пора было есть и спать, они трамваем вернулись домой, едва переступила Нина порог, Евгения Ивановна сказала:

— Письмо вам от. деда, да толстое, видать, карточки с себя прислал.

Нина шагнула к столу, там на клеенке адресом вверх лежал пухлый конверт, надписанный знакомым почерком без нажима, и она словно увидела, как трудно писал это отец, как раз и другой обводил неверно начертанные буквы...

— Что столбом стоишь? Давай мне Витьку-то да распечатывай скорей! — Евгения Ивановна взяла из ее рук сына, а она все стояла, боясь дотронуться до письма. Словно озарение нашло на нее — с ней изредка случалось так, — и она угадала, что в этом письме. Он, а уже знала, о чем сообщает отец и почему последние его письма были такими странными.

Боже мой, как же я раньше не поняла этого! Как не почувствовала эту беду!

Медленно оторвала она край конверта — почему письмо такое толстое?

«Больше скрывать не могу... будь мужественна... Потеряли мы Никиту...»

Кажется, она закричала. А может, и нет, но почему же заплакал Витюшка и так странно смотрит тетя Женя?

Глаза бежали по строчкам, выхватывая отдельные слова и фразы, которые теперь уже не имели для нее значения: «Я не успел... Шлю письма Никиты, сбереги их... Письмо командира его части...»