Эдуард Пашнев - Человек в коротких штанишках

– Не скажу.

– Неужели баба Валя купила?

– Нет, не скажу.

– Дядя Эй?

– Я сказала, не скажу и не скажу.

Там, в магазине «Буратино», я брякнул просто так, к слову, «только ты уж не выдавай меня». Я не надеялся, что покупка мною ружья и сабли может остаться тайной. Но Аллочка восприняла мою просьбу всерьез.

– Ну, так кто же сделал тебе этот нелепый подарок? Назови мне, пожалуйста, имя своего благодетеля.

– Не назову. Не скажу. Я ни за что, ни за что не предам дядю Эя.

Она произнесла мое имя нечаянно и замерла, глядя на маму испуганными глазами. Та неожиданно улыбнулась и не стала больше ни о чем спрашивать. Она сделала вид, что ей так и не удалось выведать имя того, кто купил ружье и саблю.

– Ладно, разберемся потом. Помоги мне чертежи донести. Пойдем есть арбуз.

– Я могу нести сумку с арбузом, – обрадовалась Аллочка.

– Неси, что тебе дают.

Про тайну вооружения больше не было сказано ни слова. Мама Рита не хотела, чтобы дочь выглядела предательницей в своих собственных глазах. Но мне досталось как следует от нее и за ружье и за саблю.

К ружью незаметно привыкли в доме и перестали иронически называть Аллу кавалер-девицей и Жанной ДАрк. Даже Квадрат, с большой подозрительностью относящийся к палке в руках человека, постепенно перестал бояться ружья и научился его без опаски обнюхивать.

В одно из воскресений мы отправились патрулировать в парк, что начинался сразу за Березовой рощей. Аллочка с ружьем, я с саблей, Андрюша взял свой автомат-трещетку. Квадрат был нашей патрульной собакой. Мы выполняли ответственное задание, которое сами для себя придумали, охраняли птиц, следили за тем, чтобы мальчишки не разоряли гнезда и не обижали ежей и лягушек.

Мы увлеклись патрулированием и незаметно забрели в заповедную часть парка. Дикорастущие кустарники и деревья сменили культурные посадки. На кленах, березах, соснах и кедрах стали появляться деревянные таблички с надписями. Территория парка без всякой границы переходила в территорию университетского ботанического сада. Деревья расступились, и мы вышли на поляну цветов.

– Цветы! – обрадовалась Аллочка – Андрюша, цветы! Дядя Эй, цветы. Я тебе сорву два и подарю. Ты их в книжку положи и засуши.

– Подожди, куда ты, зачем? – Я едва успел ее остановить.

– Как зачем? – удивилась Алла. – Память красивая о цветках будет.

– Здесь нельзя ничего рвать. Это ботанический сад университета. Видишь, таблички кругом.

– Цветы рвать запрещается. За нарушение – штраф, десять рублей, – с сожалением прочитал Андрюша.

– А нюхать не запрещается, – сказала девочка.

– Они, кажется, ничем не пахнут, – заметил Андрюша.

И оба с одинаковым интересом присели на корточки и осторожно потянулись носами к цветам. На одного Квадрата ни белые, ни красные астры не произвели никакого впечатления. Он ткнулся с разбега в них носом и, отбежав в сторону, принялся сердито чихать.

– Квадратик, перестань, – топнула на него Аллочка. – Видишь, какие хорошие цветочки. Я сорву один…

Из кустов выскочил взлохмаченный человек с палкой. Андрюша и Аллочка бросились в разные стороны.

– Девочка! Мальчик! Вы куда? – крикнул сторож, размахивая палкой. И припустился за моей племянницей.

Мне и Квадрату ничего не оставалось, как тоже побежать за сторожем. Увидев меня, он остановился и спросил:

– Это ваши дети?

– Да, мои.

– Так, – протянул он и застегнул пуговицу на животе, которая тут же снова расстегнулась. – Так, – повторил он. – Сами пойдете в контору?

– Сам пойду, – грустно сказал я.

Сторож махнул Андрюше и Аллочке палкой и крикнул:

– Идите за нами!

Сторож был выпивши и я, не желая при детях объясняться с ним, крикнул:

– Андрюша, Аллочка, идите домой! Я догоню вас.

– Нет, идите сюда! Идите с нами, – потребовал сторож.

– Андрюша, возьми Аллочку за руку и идите домой, – не слушая его, сказал я.

Сторож на всякий случай схватил меня за локоть. Квадрат кинулся на него, но тут из-за деревьев выпрыгнула огромная овчарка. Не обращая внимания на детей, она в три прыжка оказалась около нас. Квадрат жалобно взвизгнул и укатился в кусты.

– Нельзя! – крикнул сторож. – Нельзя! – И отпустил мой локоть. Собака закрутилась на месте, громко рявкнула и предостерегающе зарычала.

Андрюша и Аллочка стояли совсем близко от нас. Они прижались друг к другу и замерли.

– Идите же домой, – с досадой попросил я. – Андрюша, ты же взрослый мальчик. Веди Аллочку домой.

– Нет! У них вещественное доказательство. Они не могут уйти.

– Аллочка, отдай астру мне и идите домой.

Она послушалась меня, осторожно приблизилась, отдала цветок. Сторож больше не настаивал на том, чтобы дети шли с нами в контору. Андрюша взял Аллочку за руку, как я его и просил, но та вдруг посмотрела, что я стою, жалкий и беспомощный, с цветком в руках, перед страшным человеком с палкой и перед его злой собакой, и вдруг, сдернув с плеча воинственно ружье, решительно шагнула ко мне:

– Я с тобой пойду.

– Ты пойдешь с Андрюшей. Он знает дорогу.

– Нет, я пойду с тобой, только с тобой.

Она покосилась на собаку и на сторожа и на всякий случай взяла ружье наперевес. Этот жест мне невольно напомнил слова, сказанные девочкой совсем недавно: «Я никогда не предам дядю Эя». Я видел, как ей страшно приближаться к сторожу, но она все-таки подошла и стала со мною рядом. Маленькая собака испугалась большой собаки и убежала. Маленький человек испугался большого человека и большой собаки, но не убегал. Аллочка взяла меня за руку, и я понял, что перед лицом опасности нас двое. Андрюша тоже не пошел один домой, и сторож повел нас в контору Ботанического сада.

На желтые листья выпал белый снег. Я надел пальто и теплую шапку, но мне было все равно холодно. В газете появилась отрицательная рецензия на мою книжку. Какая-то женщина с очень длинной фамилией утверждала, что я не понимаю жизнь и не умею разговаривать с детьми.

Мне было холодно на улице, холодно сидеть дома с тетей Лелей и бабой Натой, хоть я и закутывался в плед. Тетя Леля без конца перечитывала рецензию в газете и без конца напоминала:

– Я говорила: надо было сделать так, а не так…

А баба Ната горько вздыхала и, когда мы оставались с нею на кухне вдвоем, советовала:

– Бросил бы ты это занятие и поступил бы куда-нибудь на работу.

– Бабушка, это и есть моя работа.

– Да, я понимаю. Да только ты все пишешь, пишешь, а все без толку. Не мужское занятие, не мужское. Если бы еще не ругали за то, что ты пишешь.

И Леля и баба Ната хотели мне добра. Но они не понимали, что мне сейчас нужны совсем другие слова. Я подумал, что, может быть, на Никитинской мне их кто-нибудь скажет.