Эдуард Пашнев - Хромой пес

Человек, ругаясь, пробирался между бочками к собаке. Пес пополз, стараясь забиться подальше. Впервые он встретился с настоящей жестокостью, и он сразу узнал ее. Так поступали с овчарками в Шотландии, когда овчарки были еще не овчарками, а волками.

Человек перестал ругаться, и шаги его где-то далеко затихли. Геленджик тоскливо принялся зализывать перебитые лапы. Его острая морда еще больше заострилась, а выпуклые глаза тоскливо слезились.

Ночью Геленджик выбрался из своего убежища и, оставляя дорожку в пыли, пополз к морю. По всему заливу чернели большие корабли разных судоходных компаний, а маленького пузатого корабля с домиком посередине не было.

Сейнер снялся с якоря и ушел в море ловить рыбу: может, скумбрию, может, осетра, а может, кефаль. Пес пролежал молча всю ночь у самой воды. Темное небо над портом было все в крупных звездах, далеко в море висел яркий ломоть полумесяца. Но весело лаять, как раньше, на звезды и полумесяц не хотелось. Прошла минута, две, а Геленджик так и не завыл. Может, он не умел выть, а может, инстинкт ему подсказывал, что выть нельзя.

Почувствовав наступление утра, пес из последних сил потащился обратно. Рассвет застал его в большом темном ящике, который лежал с краю. Забиться глубже не хватило сил. Здесь, в ящике, на истлевших древесных стружках, и нашел Геленджика человек, бросивший свою меткую железную палку. Пес узнал о его приближении по запаху. От человека пахло чем-то затхлым, лежалым. Наверное, человек никогда не снимал свой грязный короткий халат, подпоясанный широкой полоской цветной материи, свои выцветшие, отрепавшиеся штаны, свои сандалии. Еще вчера, перепрыгивая через него, Геленджик вдохнул ноздрями запах этого человека и сразу дал ему имя – Одежда.

Человек нес в руке другую, наверное, еще более тяжелую железную палку. Он подошел и замахнулся. Палка находилась высоко в воздухе, когда Одежда встретился глазами с собакой. Может, это был курд, может, лаз или турок, но он вовремя вспомнил, что он человек, и опустил палку. Геленджик, напряженно следивший за взлетом палки, устало закрыл глаза и спрятал осунувшуюся морду в глубь ящика. А человек задумчиво постоял с полминуты, пошарил в кармане халата, и на землю шлепнулся неровно отломанный кусок пышки. Геленджик услышал вкусный запах хлеба. Пышку разрешалось съесть. Это было видно по тому, как вел себя Одежда. Но этот человек – враг, и Геленджик, зажмурившись, чтобы не видеть и не слышать запаха пышки, тоскливо отвернулся.

Одежда начал громко ругаться. Он ругал собаку за гордость. Он громко кричал, что у собаки не может быть гордости, когда этой гордости нет даже у него, у человека. Он кричал, что собака должна вести себя по-собачьи: дают пышку – ешь. Когда ему, человеку, дают пышку, он берет ее и не отворачивается. И откуда взялась такая собака? Посмотрите на нее!

Одежда призывал в свидетели всех, кто находился поблизости. Он возмущенно кричал до тех пор, пока около ящика не собралось несколько человек. Кто-то попробовал всунуть псу пышку прямо в зубы, но Геленджик так зарычал, что человек сразу отдернул руку. Тогда он же сбегал куда-то и принес полную банку теплого варева. Но Геленджик отказался и от варева. Разозлившись, человек вылил cyп прямо на морду собаке и на лапы. Пес медленно начал облизывать их. А ночью дошла очередь и до пышки. Геленджик считал: раз никто не видит, как он ест хлеб, брошенный ему врагам, значит, никто об этом и не узнает.

Одежда пришел и на следующее утро. Он опять принялся кричать, но на этот раз о собачьей хитрости. Смотрите на эту собаку, она все-таки съела кусок моей собственной пышки, а смотреть на меня другими глазами не хочет! И зачем только аллах создал такое неблагодарное животное? Я скорее съем свой собственный пояс от халата, чем дам этой собаке понюхать мою пышку. Но Одежда все-таки бросил Геленджику и на этот раз кусок пышки. И на этот раз пес съел ее ночью, чтобы никто не видел.

Месяц постепенно превратился в полную луну. По утрам луну в небе сменяло солнце, по ночам солнце сменялось луной.

Где-то за ящиками и бочками плескалось море.

Геленджик зализывал перебитые лапы. Одежда не перестал кричать на собаку, на это подлое, неблагодарное животное, но каждое утро приносил Геленджику что-нибудь поесть.

Однажды он вынул из кармана халата кость, на которой осталось еще довольно много мяса.

Геленджик начал догадываться, что Одежда набивается к нему в друзья. Может, так оно и было на самом деле. Одежда давно уже забыл, что такое настоящая гордость. Он мог бы сторожить ящики и бочки и за это получать еду, но хозяину этого было мало. Одежда должен был сторожить ящики и бочки и еще низко сгибаться в поясе, только тогда хозяин соглашался давать ему еду. Он, человек, всю жизнь сгибается без всякой гордости и за это получает свой кусок пышки, а собака не хочет сгибаться, и он, человек, завидовал ей.

Как-то Одежда попытался погладить пса. Его твердая рука робко протянулась и осторожно провела по шерсти Геленджика. Пес сжался, как от удара. И когда Одежда ушел, Геленджик поднялся и на трех лапах заковылял прочь: четвертая лапа еще не зажила.

Пес отправился в противоположный конец порта, подальше от ящиков и бочек. И он уже не слышал, как кричал на другой день Одежда, что эта неблагодарная собака, которую, конечно, не аллах создал, а неизвестно кто, ушла, сбежала, обманула его. Съела два куска мяса с такой мягкой костью, что он и сам не отказался бы поглодать ее, и сбежала.

Одежда еще долго кричал, а Геленджик в это время медленно ковылял на трех лапах, знакомясь с портом, где он так неожиданно оказался.

Кошка, что прокралась на сейнер в то злополучное утро, оказалась в порту не единственной. Не оставалось ни одного укромного уголка, где бы не валялся обглоданный скелет рыбы или чайки. Геленджик то и дело натыкался на кошачьи следы. Множество кошачьих нор, обнюханных псом, подсказали ему, что здесь обосновалась целая колония диких кошек.

Вечером Геленджик увидел всех кошек сразу. В это время, когда солнце у дальней черты горизонта опускается так низко, что начинает купаться в море, возвращаются с уловом рыбацкие фелюги. Их было, этих маленьких лодок, похожих на большие пироги, так много, что они напоминали армию туземцев, которая со своими веслами и сетями вдруг решила напасть на порт, укрепленный современными пушками. Они стремительно приближались к берегу, обгоняя друг друга и радуясь, что вернулись. На берегу рыбаков поджидали с ручными тележками их дети и жены. Тележек тоже было много, так много, что все эти люди на берегу напоминали другую армию, которая тоже только что куда-то мчалась, обгоняя друг друга и немилосердно пыля, и вдруг остановилась, встретив на пути море.