Кристофер Брэм - Жизнь цирковых животных

– Ну да, – признал он. – Так оно и есть. Я был в него влюблен. Но это все равно, что любить пса. Это касается только меня, а не его.

– И в этом он виноват?

– Нет, виноват я. Если я виню его, то лишь потому, что он меня разочаровал. Некого любить – пустое место, вроде сцены до спектакля. Многим актерам это знакомо. Они любят сцену, ведь там проходит их жизнь. Огромная дыра, которую надо заполнить притворством, славой.

Чин молчала, размышляя.

– Думаете, я не эту дыру имел в виду?

– Что? А! – Она слегка поморщилась. – По-моему, с сексуальной стороной отношений все у вас было в порядке. Дыра есть дыра. – Она тяжело вздохнула. – Нет, меня больше интересует ваш страх быть использованным в сочетании с решением больше не писать.

– Какое уж тут решение! Я просто не могу писать.

– Возможно, – сказала она, прикладывая палец к губам.

– Значит, я хотел провала? – нахмурился Калеб. – Чтобы испытать Тоби? Убедиться, что он не предаст меня в беде?

– Это мысль.

– Но теперь я уже не люблю его. И провал вполне реален. – Он даже засмеялся. – Так в чем же дело?

– Вы правы. Никакой связи. – Сарказм легкий, точно перышко. – Продолжим на следующей неделе. Время вышло.

Разумеется. Эту реплику Калеб предвидел заранее. Чин всегда так делает: подкинет напоследок идейку, порой довольно странную, и предоставит Калебу ломать себе голову до следующего сеанса.

Вставая, он не удержался от вопроса:

– Почему вы не посоветуете мне бросить искусство? Как там Фрейд говорил? Художники – слабые люди, укрывающиеся в фантазии и мечтах в поисках «чести, славы, богатства и красивых женщин». Или, в моем случае, красивых мужчин.

– Глупости. Вы же знаете, как я уважаю людей искусства. – Доктор тоже поднялась и распахнула перед ним дверь.

– Вы как-то назвали книги, пьесы, вообще искусство всего-навсего усложненным способом справляться с жизнью.

– Я не говорила «всего-навсего». Хороший способ справляться с жизнью – это всегда хорошо. До следующего понедельника.

Так заканчивались все сеансы: залп вопросов, оставшихся без ответа, и намеков, которые еще предстоит разгадать. Когда Калеб вышел на Западную Десятую, голова его гудела, как пчелиный улей, заключительные слова беседы еще звенели в ушах, словно после ссоры. Калеб любил доктора Чин и доверял ей. Но порой, особенно после такой финальной сцены, образ психотерапевта сливался с образом его матери.

Яркое солнце, теплый воздух, на улице ни души. Час тому назад этот тихий район пестрел мужчинами и женщинами в деловых костюмах – все выгуливали собак перед работой, звери всех пород и размеров казались четвероногими «Оно» на поводках. Теперь собаки заперты в доме, спят и видят сны, а их владельцы перенеслись в деловой мир денег. Только у Калеба нет дел, нет обязанностей, предстоит провести еще один тягостный день в компании с самим собой. Иной раз встречей с Чин ограничивались все мероприятия недели.

Эта идея, будто он нарочно провалился, чтобы испытать Тоби – чистой воды чушь. Он не настолько любил Тоби. Может быть, совсем не любил.

Любовь, любовь, любовь. Не слишком ли большое значение люди придают любви? Даже психоаналитики. Песни про любовь, романы, оперы, пьесы. Все пьесы Калеба – про любовь: «Теория хаоса» – шизофрения и любовь; «Венера в мехах» – творческое воображение и любовь; «Влюбленный Беккет» – ясное дело, Сэмюэл Беккет и любовь. Почему нельзя написать драму о квантовой механике или неэвклидовой геометрии? Чистую, абстрактную, без слов, только числа. Никаких актеров на сцене, лишь сферы, кубы, тетраэдры. Хватит с него актеров.

– Ты посмотри на числа, Фрэнк! О-го-го! Распродажа в понедельник! Эти придурки ни хрена не понимают! Видишь, как падают акции? Тупые крысы бегут с корабля. Алло, это Черниль! Дэви! Нет, парень, ни-ни-ни! Мы не станем продавать. Наоборот. Я еще десяток тысяч прикуплю, когда упадут ниже двенадцати.

Сидя перед компьютером, Джон Черчиль разговаривал с Фрэнком, с телефонной трубкой, с самим собой. От наушников к микрофону тянулся почти незаметный провод. Зачем ему понадобился Фрэнк? В качестве зрителя – вот, работаем, не покладая рук.

Судя по этому словоизвержению можно было подумать, что они находятся в сутолоке биржи, хотя «Таурус Капитал» – вполне тихое место, просторное, выкрашенное в белый цвет помещение с высокими потолками и линолеумом На полу. Здание располагалось неподалеку от Бродвея, в особняке на Сохо – вероятно, тут некогда жили художники, – громоздились еще не просохшие холсты, играла громкая музыка.

Но деньги движутся, увлекая все за собой. Теперь даже Фрэнк носил на работе галстук.

– Не ной, Дэви! Нам нужны железные яйца. С «дот-комами» [37]вовсе не покончено. Ты меня послушай. Как насчет дополнительной сотни штук?

Черчиль – моложавый/старообразный сорокалетний маклер, с седеющими волосами и отложными манжетами. Выпускник Гарвардской школы бизнеса, а разговаривает, как грузчик – в престижных колледжах это считается признаком мужественности. Фрэнк на собственном опыте убедился, что «синие воротнички» матерятся только от гнева или боли. В воскресенье, когда идиотизм актеров, копавшихся в своих «псюхе», доконал Фрэнка, он утешался мыслью, что в понедельник снова окажется среди реальных людей. Но достаточно провести час наедине с Джоном Черчилем, чтобы понять: большинство «реальных» людей еще менее реальны, чем актеры.

– Слабаки! Овцы! Люди делятся на тех, кто командует, и тех, кто подчиняется. Ты – малый неглупый, но тебе легче подчиняться, чем командовать. – Фрэнк не сразу сообразил, что Черчиль закончил разговор по телефону и теперь обращается непосредственно к нему. – Чего тебе?

– Ты меня звал, – напомнил Фрэнк.

– А, да. Верно. Хотел спросить… – Он порылся в бумагах. – Мы слишком много платим за Штейн. Временный сотрудник – это разорительно. Черт! Дорогая, как ты?

Новый звонок – и Черчиль тут же преобразился.

– Ну, малышка! Ты же знаешь, это не в моем ведении. Ты сейчас где? Не звони мне из класса. Дождись перемены. Хочешь, чтобы миссис Катлер снова отобрала телефон? Мы поговорим с мамой. Домашние животные – это по ее части. Я тебя люблю, крошка. Идиотское агентство. – Он снова схватил счет от «Тайгер Темп». – Штейн у нас уже четыре месяца, а ты все еще платишь проценты? Глупо, Фрэнк! Очень глупо.

– Ты прав. Извини. С этим надо что-то делать. Можно взять ее в штат, а им заплатить за рекрутинг. – Фрэнк предлагал это сделать три месяца назад, но об этом лучше промолчать.

– Я бы этим вымогателям ни цента больше не дал! А она останется? А то заплатим за нее, а она возьмет и уволится.

– Ей у нас нравится, – заверил его Фрэнк. – Дадите ей прибавку, и еще сэкономите. – Фрэнк тоже так начинал: его взяли на время, а потом выкупили у агентства, словно арендованный «Лексус».