Анатолий Азольский - Бизнес

Не кофе захотелось, а обмена опытом: он тоже делал ремонт, но кухню вместил в одну из комнат, а на место плиты вмонтировал душ.

Здесь было иначе, размеры квартиры позволяли и на этой кухне принимать гостей: длинный стол, обилие мебели. Запахло кофе, не арабика, не колумбийский, нечто смешанное. Пена дважды едва не переползала через края джезвы.

Он молчал. Потому что с каким-то потаенным умыслом хранила молчание и хозяйка.

— Вы знаете, как я познакомилась с мужем?.. Представьте себе: ночь, глухая станция, поезд Чита—Москва, у меня ни копейки, открываю своим трехгранником дверь, заглядываю в первое же купе и вижу мужчину, который отнесся ко мне поразительно галантно… Это было в 1989 году, представляете?

— Представляю, — сказал он, ничего не желая представлять. А хозяйка, еще раз напомнившая свое имя, разлила кофе.

— Слишком горячий, — сказала. — Пусть поостынет… Да будьте как дома, галстук снимите. Или приспустите. Вот так. И давайте все-таки поборемся… Ну?

Она села напротив него, локтем правой руки оперлась о столик, для разминки сжимала и разжимала кулачок.

То же сделал и он. Но она воспротивилась.

— Послушайте! Рубашку-то надо снять! Плечи оголить!

— Зачем?

— А затем! Что я женщина! Что надо уравнять шансы! Что при виде мужского тела я возбужусь, во мне прибавится энергии!

Руки их сошлись, она сдалась почти немедленно, но не торопилась отпускать руку Иванова. Привстала и вгляделась в левое плечо его.

— Наколка была. Вывели? Да? Вытравили?

— Да, — признался он. И приученный побегом лгать, пресекая дальнейшие вопросы, будто бы нехотя выдавил:

— Молодой был, глупый… Сделал себе татуировку, для самоидентификации, так сказать.

— А что накололи? Голую, извините, бабу?

— Скромный якоречек, — продолжал он уверенно врать. — На флотское всегда мода была…

Она высвободила свою руку, дунула на пальцы, разлила кофе. Отпила глоточек, другой. С легкой брезгливостью произнесла:

— А с чего это вы почти голый?… Рубашку-то — наденьте…

Иванов с радостью отметил, что ее интерес к нему угас. Какой-то сексуальный порок снедал все-таки эту женщину.

Нечто новое в шуме за дверью заставило ее прислушаться.

— Сын вернулся, пойду покормлю.

Кофе источал аромат необыкновенный, ради него можно еще полчасика, не больше, побыть в этом не совсем гостеприимном семействе. Опасность, кажется, миновала, секс-баба утихомирила страсти. Стоянка такси под окнами, до посадки на “Стрелу” еще чуть больше часа.

Мальчишка появился, сын этой Аси, с некоторым вызовом спросил, разбирается ли гость в компьютерах: у него и друга никак не получается одна штуковина…

Неприятный мальчик, весь в маму, тот же чуть вздернутый нос, та же манера давить на собеседника, настаивая на праве капризничать по-дурному. Таких юнцов Иванов не любил со студенчества, такие недоросли утверждали себя брейком и воинственными взорами будущих сверхчеловеков.

Однако, возможно, неприязнь к мальчугану из-за того, что мамаша его — баба склочная и со странностями. Поэтому — надо осадить мужскую гордыню и помочь пацану, нельзя поддаваться искушениям темных чувств.

— Пойдем. Покажешь.

Вдоль стола, по коридору направо — и крохотная комната, мальчишеский офис: музыкальный центр, “Пентиум” последней модели с хорошей памятью, спортивные причиндалы по углам и на стенах. На мониторе показалось наконец сбившее мальчишек с толку предупреждение, Иванов показал, что надо делать, а сам осторожно поглядывал на увеличенное фото странного двухкорпусного корабля.

— Катамаран, — пояснил мальчик, заметив интерес гостя. И продолжал: — Вспомогательное судно ВМФ СССР, ныне России. Называется “Волхов”. Спущен на воду в 1913 году, вступил в строй в 1915-м, на Балтике.

— Интересуешься флотом?

— Не столько я, сколько мамаша. Все об этом корабле знает. Три года назад летала с отцом в Лондон, нашла редакцию справочника Джейна, получила там фотографию этого катамарана, наши-то все секретничают.

Иванов оторвал глаза от фото, скрывая острое любопытство, нутром загнанного кролика понимая к тому же, что мальчик будто получил от матери эстафетную палочку, подбирается к нему, что-то выпытывает. Что — сам не знал, но жизнь научила его правильно уходить от погони. Надо, следовательно, самому проявить некоторую любознательность, чтоб потом удалиться, не неся на спине подозрительных взглядов.

— Мать-то — с чего этим… как его… катамараном увлеклась?

— Не знаю. Отец тоже не знает и посмеивается. А мать даже в Москву письмо отправила, морскому начальству. Просила дать список команды, наплела какую-то муть…

Какая такая муть, что “наплела” женщина по имени Ася — полезно бы узнать, но Иванов уже наполнился страхом: вновь его втягивали в очень опасную игру, и надо рвать, как говорится, когти, да поскорее. Не подавая, впрочем, вида.

— Корабль-то этот — большой?

— Водоизмещение две тысячи четыреста тонн, команда двадцать человек или тридцать, мать лучше знает. Одно время был переименован в “Коммуну”. В некотором роде — долгожитель. До сих пор в строю. Сами-то вы — на флоте служили?

Совершенно точно Иванов чуял уже опытом четырехлетних скитаний: пора!

— Нет, не служил… Спасибо за разъяснения… Как учишься?

Мальчишка — он везде мальчишка. Скривился.

— Вроде бы хорошо… Но родителям все мало.

— Как зовут?

— Сергеем.

— Рад, тезка, был познакомиться…

Обменялись рукопожатием. Иванов простился с новыми питерскими знакомыми, поблагодарил за гостеприимство, потрепал мальчишку по плечу, спустился, сел в такси, потом в вагон “Стрелы”, тая в себе смутную и дразнящую разгадку того, что случилось с ним в последние часы. Что-то брезжило, мелькая отдаленными всполохами давнего и тревожного времени. Исчезали и налетали огоньки за окном, поезд мчался в ночь, к Москве, приседая на рельсовых стыках… “Люба, чай разнесла?” — спросил бригадир проводницу, и в Иванове забренчала цепь ассоциаций: Люба — Любовь Орлова — кинофильм “Волга-Волга” — песенка “Удивительный вопрос: почему я водовоз?”…

Бочка с водой!

Вспомнил!

В 1988 году он, выпускник МЭИ, инженер московского завода, был схвачен с поличным: через забор обменивал мотор на мотор с таким же молодым и невезучим инженером соседнего завода. Не для того, конечно, чтоб моторы потащить на рынок, а выполнения плана ради. Вся экономика страны была глупой до безобразия, все было глупым, прокуратура вменяла Иванову хищение социалистического имущества (кражу) по предварительному сговору, в речи обвинителя промелькнули и “корыстные побуждения”, поскольку выполнение плана сулило подсудимому верную премию. Был показательный процесс в заводском клубе (кстати, на соседнем заводе дело замяли), дали ему шесть лет по статье 89, могли бы ограничиться смехотворным годом исправительных работ, но уже накатывалась свобода, газеты подняли вой, защищая безвинного инженера, и разозленная власть встала на дыбы. А с Иванова спали некоторые обязательства перед нею. Он решил бежать при первой же возможности. Отправили его на лесоповал, от лагпункта до ближайшей железнодорожной станции — сто пятьдесят километров, тайга непролазная, побегов не было и не предвиделось. Река мутная, грязная, из нее качали воду для мытья и питья. Лагерное начальство такой водой брезговало, пользовалось родниковой, а ездили за ней и привозили ее дедовским способом: трехсотлитровая деревянная бочка на телеге, лошадь да отмотавший уже все срока старик. Иванов, электриком по зоне бегавший, все нюансы транспортировки изучил и в нужное время залез, точнее — впрыгнул в бочку, задвинув над собой круглую крышку, съемный люк, говоря по-морскому. И разделся догола, смотав одежду узлом, потому что дорога к роднику просматривалась с вышек; старик же, наполнив бочку, вез воду еще к одной точке потребления, к лесной сторожке. Вот только по пути к ней и можно было выскакивать, бежать к речке, чтоб переплыть ее, держа одежду над головой, и на другом берегу, от холода ключевой воды отогревшись, углубиться в тайгу, уйти, как говорится, с концами. Все, кажется, учел, кроме одного: минуты через три в бочку втиснулся еще один скрючившийся человек, узревший его, сообразивший, отчего нежданный напарник без одежды, и начавший раздеваться, высвечиваться белизной тела, и оказалось — женщина! Крышка бочки не плотно закрывала круглое отверстие, солнечные лучи метровым серпом бегали по телу спутницы, которая могла стать подельницей, если обоих поймают. И откуда возникла баба эта, да еще юная совсем, непонятно. Ведь на лагпункте — сплошь мужчины, ни в санчасти, ни в пищеблоке женщинами и не пахнет, женской зоны вообще нет и не может быть. Правда, слух прошел, что два дня назад остатки ликвидированной женской колонии, что в полусотне километров по реке, разместили на ночь в пустовавшем бараке и одна из заключенных спряталась, на перекличке ее не оказалось.