Сергей Алиханов - Оленька, Живчик и туз

Какие же они чудесные, какие изысканные!… Уверенный в себе Венедикт Васильевич — с зачесанными назад пышными палево-серебристыми волосами, только что вымытыми самым что ни на есть телерекламным шампунем, благодаря которому его маленький росточек увеличивается до вполне приемлемого среднего. И Ольга, Оленька — изумительная женщина в самом романтическом, в самом готовом на все ради денег возрасте — с темно-зелеными большими глазами, словно моргающими на крыльях золотой бабочки! Как она тонко, нервически чувствует всякую непростую ситуацию! Всегда-то Оленька успеет и начальнику, к которому они на прием пробились, с намеком улыбнуться, и самому Венедикту Васильевичу тут же под столом на ногу наступить или ущипнуть исподтишка. Одернув партнера, Оленька закуривает тонкую, ментоловую — разумеется, штатовскую — сигаретку и берет разговор на себя. Какая же она все-таки умница! Да и блондинка — наинатуральнейшая! Красится Оленька в потрясный иссиня-черный цвет только раз в году в самом начале июля, перед турпоездкой в Испанию. Но вовсе не для того чтобы обратить на себя внимание, а как раз наоборот — чтобы не особенно выделяться среди местных дур-брюнеток. Ведь это и есть, что тут ни говори, самая настоящая скромность. Не пьет Оленька практически ничего, разве что джин — с зеленой наклейкой, в фигуристой такой бутылке, которую даже на Воргошоршской стеклодувной фабрике самородки-умельцы не сразу возьмутся подделать. Натуральное английское спиртное Оленька обожает, но чисто символически — рюмочку, ну от силы две, да и то в самом крайнем случае, например зимой, в мороз. Если же случается, не приведи Господи, Оленька переберет, то и это ей на пользу. Обаяшей такой становится — глаз не отвести. И не только нам, грешным людям, но даже ангелам. Да-да! — именно им, ангелочкам: — вон, вон они! — надо только как следует присмотреться — вокруг нее стайкой радостной порхают. Но даже этим полуптицам, полу, блин, назойливым насекомым далеко до нежной Оленьки — до просветленного образа ее, до субтильной стати. Тот же ангел, если как следует с ним разобраться, скотина уже оперившаяся. А Оленька Ланчикова до того чиста и невинна — словно розанчик нераскрывшийся и словно вся из девятнадцатого еще, из золотого века культуры нашей, из царскосельского еще начала ее…

Венедикт же Васильевич — нет, нет! мы о нем ничуть не забыли! — сугубый, напротив, продукт нашего героически текущего времени. Строг и аккуратен, немногословен и в меру торжественен (потому что значимость свою очень твердо осознает), напорист и нетороплив. Деловая хватка и изворотливость просто поразительны — они, можно сказать, просто переполняют его и создают целое северное сияние вокруг славной его головы, окруженной, как уже отмечалось, пуком душистых, недавно вымытых и только что высушенных феном “Филипс” волос. Словом, Венедикт Васильевич — человек новейшей формации, бизнесмен, деловар.

А как — вы, конечно, уже обратили внимание! — Венедикт Васильевич одевает Оленьку! Порой и полсотни условных единиц не жалеет он на одно-единственное выходное платье. Кичливый Париж и все эти лондонские, пропахшие шанелью и завистливым потом подиумы общего пользования — просто тьфу! Смело говорю — проходное, вздорное место. Все эти лагерьфельдфебелевские наряды просто ни в какое сравнение не идут с темно-синим платьем Оленьки, украшенным узорами из золотого люрекса и сшитым в губернском городе Костроме, возле знаменитых Мучных рядов на улице Карла и Розы Люксембург, в бывшем закрытом обкомовском ателье. Намедни даже сам господин Юдашкин — выдающийся евромодельер, находясь проездом в Москве и возвращаясь с последнего телеинтервью в пошивочные цеха, встретил Оленьку на проспекте Мира и чуть шею себе не свернул — все следил за ней, пока она не села в дюралюминиевый, никогда не ржавеющий лимузин “Ауди” и не умчалась с Венедиктом Васильевичем в Тузпром.

(Нет! Все-таки не будем называть вещи своими именами, ни — тем более! — цифрами, потому что и названия, и всякая неосторожная цифирь — все это условности. Тем более — при всех. И потом, какая разница — Орион или Альфа Центавра во всем великолепии горят в ночном, высоком небе? Обстриженной овце до сияющей звезды все равно не доплюнуть…)

Но что же все-таки прекрасной парочке нужно в Тузпроме, зачем ребятки туда помчались? Ответ прямо на поверхности лежит, но никто ни за что и никогда не догадается. Поэтому — сразу отгадка: хотят продать они пиетет, с каким Оленька относится к Венедикту Васильевичу.

На фига, спрашивается, этой богатейшей во всей видимой Вселенной организации, которой и так принадлежит три восьмых, а если как следует присмотреться и с плеча рубануть правду-матку, то и все четыре седьмых России, еще какой-то, извините, пиетет?! Каким образом на эти келейные, внутрисемейные, нежные отношения Тузпром может положить свой испепеляющий, жадный глаз? Нелепость, абракадабра какая-то.

Но в этом-то вся и заковыка.

Как-то в середине прошлой недели — и в который уже раз! — принялась Оленька набирать прямой телефон Рора Петровича Фортепьянова. Час набирала, полтора набирала — как всегда, занято. Все-таки господин Фортепьянов — помимо Президентских полномочий еще и Основной Диспетчер, на вентилях сидит, от тузпромовских щедрот отечественную промышленность снабжает. Потому и занят все время телефон, что человек напряженно работает. Перекрыл Рор Петрович какому-нибудь задолжавшему региону туз, вот областная администрация на коленях перед ним и стоит, линию держит.

Но все-таки прозвонилась, в конце концов, на этот раз упорная Оленька.

— Не дам! И не просите! На сниженном давлении будете сидеть, пока не расплатитесь! — огрызнулся сгоряча Основной диспетчер, приняв прозвонившуюся Оленьку за обнаглевший регион.

— Новокострома на проводе! — после трехсекундной паузы проворковала наша очаровательная блондинка, хотя на самом деле прелестная парочка давно уже прячется в столичной четырехзвездочной гостинице “Украина”.

— Рор Петрович! Это Новокострома! — продолжает Оленька, вступая в роль секретарши Венедикта Васильевича и переполненная тем самым пиететом, который они не раз уже и очень удачно продавали. Сделав малюсенькую паузу и еще чуть-чуть понизив голос, Оленька с придыханием произносит в трубку: — Одну минуточку! Сейчас с Вами сам товарищ Пыльцов (именно “товарищ” — это не оговорка, а тщательно продуманное воздействие на бывшую социалистическую подкорку господина Фортепьянова) будет говорить!