Андрей Астанин - Песни улетающих лун

… На кривой, заросшей чертополохом площадке у школы похожая на футбольные ворота сколочена плаха. На натянутой, словно струна, пеньковой веревке повешена Марьюшка. До невероятного вытаращены глаза, прикушенный до крови язык лоскутиком болтается между зубов. Легкое платьице девушки разорвано до живота, бессовестно и страшно, доступные всем глазам, висят, неживого цвета, с синими подтеками от пыток, груди…

Менять что-либо было уже поздно.

Блажевич очнулся, кивнул головой; решительный, закрыл за собою дверь — так закрывают в книге прочитанную главу.

Девушка, еще умеющая любить, еще — до бешеного биенья в груди — живая, качнулась, уперлась лбом в стену. Задыхаясь от горечи, ломая ногти, принялась царапать податливую, осыпавшуюся намазку белой кирпичной клади…

Сергей спускался с крыльца во двор, удивляясь переменам, наступившим за столь короткое время.

Почти рассосались в сонливом утреннем воздухе остатки мрака, не осталось даже следов от ушедших на просветленное небесное дно звезд. Веселой дробью рассыпались по двору приветствия невидимого кузнечика.

Блажевич поправил на плече автоматный ремень, побежал через пустырь к мертвой плакучей иве.

На протоптанной в зарослях лозняка дорожке его поджидали друзья. Несмотря на мрачное настроение, Сергей не мог удержаться от усмешки: Малюго, уже без тряпки во рту, в одних сапогах и костюме, застегнутом прямо на голом теле, выглядел слишком комично. И тут же снова всплыли перед ним пригрезившиеся в доме страшные глаза повешенной…

— А мы уж думали, не случилось ли чего, — понимающей хитрой улыбкой приветствовал Сергея Алесь Ворка. — Гражданин Малюго, ждамши вас, все свои хорошие места отморозил.

Блажевич ничего не ответил; пошел, не оборачиваясь.

Топча перламутровые ракушки, прошли с полкилометра вдоль закрытой туманом речки. Сразу же за излукой, в том месте, где Ужень, резко уходя влево, вплотную подходит к нижней части местечка, Блажевич остановился.

— Вы вот что, — сказал, сапогом подталкивая к воде желтый, выглаженный рекой камешек, — обождите меня здесь, а мне надо еще кое-кого навестить в гетто.

— О-оо, да у тебя тут много знакомых. — Но, видя, что Блажевич не намерен шутить, Алесь нехотя перешел на серьезный тон: — Я за тебя боюсь, командир. Уже все-таки светло совсем. Давай хоть я с тобой пойду. А мешать я тебе в твоих делах не буду, в случае чего мигнешь мне…

Кровь бросилась Сергею в лицо, побелевшие глаза заморгали от бешенства.

— Ты, Ворка, брось этот тон, понял! Я вас научу слушаться! Я русским языком сказал: оставаться здесь и ждать! Понял?!

— Так точно, понял, — сквозь зубы процедил Ворка. Его душила обида: Алесь всегда гордился панибратскими отношениями с командиром, и никогда еще тот не разговаривал с ним таким манером.

Видя, что Блажевич скрылся за торчащими поверх спуска кустами, Ворка добавил уже громче:

— Ну и черт с тобой, винить потом будет некого. Пропадай сам из-за своих блядей! — Подумал, куда бы деть набежавшую к губам слюну и, не найдя ничего лучшего, плюнул в лицо дрожащего от холода сельского старосты Степана Малюго.

Удивительно, непередаваемо изменилось гетто с тех пор, как неделю назад покинули его Шейнисы. Тишина, обычная в эти утренние часы, дышала сейчас особенным, все победившим спокойствием; нервное, кричащее вослед четырем беглецам молчание показалось бы в сравнении с ним слишком живым и, быть может, не так пугающим. Двери в некоторых домах были распахнуты настежь, на других висели замки; не закрытые ставнями окна хат казались Блажевичу темными и слепыми глазами. То тут, то там валялись детские цацки, рваная древняя книга с непонятными буквами, кросна, открытки и желтые фотографии, березовые и осиновые полешки. Возле колодца без журавля лежало опрокинутое ведро; красивый покрытый глазурью гляк выглядывал разбитым горлышком из лопуха. Пустотой и нежилым духом отдавал ветер, мечущийся тоскливо меж закоулков и покосившихся гнилых построек.

Тишина… И только со старого клена, нависшего над коньком крыши, крикнула вдруг пронзительно и плаксиво такая же старая, бессонницей и тоской измученная ворона; из-под огромного недостроенного амбара выпорхнули два воробья и, чирикнув весело, улетели к белесой звоннице — да робким сырым шуршанием отзывалась янтарная, в ржавых коричневых пятнах, трава, раздавленная сапогом командира.

Чем ближе подходил к гетто Блажевич, тем ясней становилось, что он явно припозднился. Пробираться вглубь по залитой утренним светом улице было бы уже безумием. “Дурак, зачем у Машки задержался?” В который раз обругав себя, Сергей поправил сползающую на глаза кепку.

В одной из трех стоящих на самом краю улицы хат из-за закрытых ставень, едва различимый, струился свет. Рыхлая утренняя тень падала от дома Клавдии Высатинской на землю.

Сергей вошел во двор; встав на цыпочки, попытался заглянуть в разделяющий ставни проем. Ничего не видно, кроме розоватой стены.

Была — не была. Блажевич несколько раз стукнул. “Тук-тук, тук-тук, тук-тук”, отозвалось в груди сердце…

— Это кого там носит ни свет ни заря? — послышался изнутри голос. Ставни растворились, и из окна высунулось бородатое лицо.

Блажевич, услышав нееврейский выговор, только и успел отпрыгнуть от окна подальше, натянул на самые глаза кепку. Крепко сжав в руке, спрятал за спину шмайсер.

Но, видно, его уже разглядели.

— Батюхны-матюхны, кто к нам пожаловал! Сергей Зеноныч, красный командир, собственной персоной. Да вы никак боитесь меня, товарищ командир? Так ведь вас никто и не звал, сами пришли.

“Бежать”. Блажевич пальцем поглаживал за спиной дуло автомата. И… сам не зная зачем, сделал шаг вперед к плывущему из окна свету.

— Да я смотрю, меня тут все знают.

— А то как же? Такого-то героя. — Мужик хихикнул, дернулась вороненая борода. — Ну, может, зайдете, раз пришли?

Блажевич в упор посмотрел в хитрые, кошачьи глаза мужика. На левой щеке разглядел след запекшейся крови. “Бежать!” Он уже собирался развернуться к бородатому спиной, но вдруг увидел, что у того под усами подрагивают в усмешке излучины губ. Сергей вспыхнул, тряхнул пепельным чубом.

— А чего ж не зайти-то?

Дверь Блажевичу открыл худощавый, лет двадцати, парень. Волнистая густая копна закрывала лоб. Глаза, как и у отца, — смеющиеся.

— Мое почтение, — Сергей, теребя автоматный ремень, вошел в сени. Сняв с головы кепку, протянул парню.

Из комнаты уже выглядывал хозяин, показывал ряд частых широких зубов.

— Давно у нас тут гостей не было.

Он провел Блажевича в комнату. Сергей так и ахнул. Просторный дубовый стол прихорошен цветистой клеенкою. А на ней…