Евгений Даниленко - Ангелочек

— Старый муж, грозный муж, жги меня, режь меня! Я — другого люблю!.. У-у-ммираю любя!!!

Таким образом, почерпнутые из глянцевитых журналов сведения о жизни в раздушенной Европе оказались как бы повисшими в воздухе. В окружении потомственных производителей гвоздик и убежденных шкуродеров, малышке не оставалось ничего иного, как пестовать воспоминания, связанные с Ригой, Ленинградом, Москвой.

Да, были, разумеется, и здесь несколько аристократов духа — директор средней школы, директор ДК, главврач и человек с выкрашенными хной волосами, разгуливавший по селу босиком, некто Павло Гоненко. Последний выдавал по воскресеньям на танцах в ДК хиты из репертуара “Битлз”, “Дип пеппл”, “Дорз”, пользуясь конотопской электрогитарой и даром звукоимитатора.

Увы, директора, по тогдашним представлениям малышки, были глубокие старики, обоим перевалило за сорок. А двадцатисемилетний главврач, на сельских праздничных сходках недурно читавший стихи Маяковского, более придерживался пития казенного спирта.

Босоногий же Гоненко, оказывавший малышке усердные знаки внимания, не имел у нее успеха как по причине своей экзотичности, так и из-за презрения к гигиене.

Местный молодежный свет весьма пристально лорнировал залетную пташку. Девы находили, что ее бюст слишком велик, она носит вызывающе короткие юбки и губы у нее накрашены даже дома!

Парни, в малышкином присутствии имевшие все как один приглупевший вид, то принимались говорить с нею в стиле стихов Есенина, то пытались приворожить баснями о богатстве и могуществе своего рода. Наконец, увидав, что все это производило весьма слабое впечатление, самолюбивые отпрыски известных на весь край куркулей начали распространять о приезжей похабные слухи.

Но по самой грязи малышка выступала в белых на высоком каблуке туфельках! (Которых ей тоже не могли простить.)

Подобное положение хормейстера в тамошнем обществе способствовало уединению и развитию мечтательности.

Предаваясь адамизму в глубине сада, примыкавшего к хате очередной старушки, малышка видела себя во французской спальне (уют, соединенный с пышностью, голубое, розовое и золотое). Иногда ей мерещился открытый автомобиль, на капоте которого она сидит (почему-то непременно на капоте) в пальто с перьевым воротничком. Автомобиль движется мимо отчего дома… На улицу высыпали соседи. Одни изумленно таращатся на односельчанку. Другие качают головами. Третьи радостно гогочут, швыряя под колеса охапки цветов.

И в вишеннике посреди куркулиного царства нагая испытывала острую неприязнь к судьбе. Для чего фортуна вновь забросила ее в деревню? Разве не понятно, что постоянно тянущаяся к красивому малышка никогда, никогда не сможет быть счастлива там, где гусиный, куриный и прочий помет встречается на каждом шагу?

Как только надвигается ночь, в округе воцаряется темнота. Светит единственный фонарь у типовой братской могилы в парке. Тишина. Тявкают собаки. И кажется… Ах, нехорошо думать дурными словами, но по-другому малышка о данном обстоятельстве не думала — кажется, что находишься в жопе!

В том, где находилась, малышка винила… сестру с мужем. В самом деле, почему они не взяли ее в чудесную, судя по фотографиям, которые они оттуда присылали, страну с голубым морем и белыми виллами?

Хотя малышка отлично понимала, что взять ее с собой сестра с мужем, работающим в Алжире военным советником, не могли, все равно она была на них сердита. Зачем они живут в подобной стране без нее и без нее так возмутительно довольны?!

Доставалось на орехи родителям. Им вздумалось застрять в деревне — этим пожилым доярке и скотнику. И это вместо того, чтоб переместиться в город, где малышка не была б так несчастна, как в сельской местности, для которой не создана!

Действительно, она была хороша. Ах, может быть, еще на свет не рождалось такой прелестной малышки! Тотчас по окончании училища, инстинктивно, как многое, что вообще делала, она зашла в парикмахерскую и велела сделать себе стрижку-каре. Когда упали на пол школьные “хвостики”, а челка а-ля Миррей Матье прикрыла чересчур выпуклый лобик, почтенный видавший виды перукар отступил назад, не в силах сдержать вопля восторга. Стрижка вдруг придала красоте малышки то классически-доскональное, что имеют разве что египетские пирамиды.

* * *

Однажды летним днем она шла на работу, выстукивая каблучками по тротуару… Накануне, рассматривая картинки в “Космополитэн”, при помощи старшей сестры достигшем наших степных окраин, малышка уплетала присланный матерью домашний торт (сама она готовить не умела и не любила). Затем, совершив вечерний туалет, выключила свет и, юркнув в постель, принялась кропить слезами подушку. Впрочем, длилось это недолго, через минуту или две бедняжка уже посапывала во сне.

Ступеньки Дома культуры, к которому приблизилась руководительница хора, украшали несколько коровьих лепешек. Малышка горестно вздохнула и, стараясь не смотреть в их сторону, начала подниматься на крыльцо. В этот момент ее окликнули.

Стоящий шагах в пяти от нее незнакомец, среднего роста, с рыжеватыми волосами, конопушками на обычнейшем лице, ошалело уставился на обернувшуюся. Заметив, какое впечатление произвела, малышка не смогла сдержать улыбки. Только что сошедшего с автобуса Александра Алтухова интересовало, как пройти к совхозной конторе.

Малышка объяснила, как и, еще раз снисходительно улыбнувшись усталому, пропыленному, плохо выбритому мужчине, чувствуя, что он продолжает смотреть ей вслед, взошла, как Анжелика по мраморной лестнице, по свежеунавоженным ступенькам.

Через несколько дней она вновь увидела Алтухова. Александр проехал мимо на мотоцикле с коляской, узнав малышку, притормозил. Она кивнула ему и, придя на работу, перед зеркалом, висящим на стене, повторила этот царственный, по ее мнению, кивок.

Малышке было известно уже: по приглашению дирекции совхоза Алтухов прибыл откуда-то из Казахстана, чтоб возглавить механические мастерские.

Ничего в нем особенного не было, разве что глаза такие же синие, как у французского Зорро. Но как часто затаенные силы нашей души вдруг устремляются — на кого-нибудь, кто, за отсутствием Алена Делона, оказался рядом…

От тридцатилетнего инженера пахло бензином, землей, вином, дешевыми папиросами. Малышке этот букет казался странно знакомым. Она пыталась припомнить то, что было связано с ним, однако тщетно. Они прогуливались по балке, выходившей к задворкам особняка, где малышка благословляла судьбу. Свидания в потемках. Журчавший на дне балки ручей курился туманом. Становилось зябко. Малышка терпеливо дрожала под накинутым на плечи алтуховским пиджаком. Александр, зажигая одну папиросу от другой, рассказывал о Казахстане.