Энтони Бёрджес - Враг под покрывалом

– Масок! – взвизгнула Тетушка, сплошное трясущееся желе. Бой, терпеливо стоявший с выпивкой, подтвердил:

– Суда масок.

– Да-да-да. – Тетушка кашляла, как Гаргантюа. – Можешь теперь идти.

– Сандвичи с кровавым ростбифом, – сказал Руперт Хардман, – и с сырым луком.

Тетушка повернулась к Хардману, придвинулась ближе, положила огромную веснушчатую лапу на его худую лодыжку.

– Не то чтобы деньги меня волновали. Ваши деньги для меня никакого значения не имеют. Я всегда благодарна Редшо и Таббу.

– Я больше не работаю у Редшо и Табба.

– Да, – рассеянно кивнула Тетушка. – Вижу. Но очень многим можете мне помочь. Молодой образованный человек. Дружите со многими европейцами.

– Это теперь не особенно будет считаться. Экспатриантам глотки собираются резать.

– Ох. – Тетушка сильно нахмурилась. – Это все чепуха. Европейцы никогда не уйдут.

– Так и в Индонезии говорили. А теперь посмотрите. – Руперт Хардман плеснул себе в виски воды из термоса. – Где, черт возьми, мои сандвичи? – И капризно выпил крепкий холодный напиток.

– Вы, например, женщин знаете. Милых женщин. Хорошо одетых, образованных женщин.

– Ну и что, Тетушка? – Руперт Хардман взглянул на нее снизу вверх, сладко, мягко улыбаясь.

– И джентльменов, конечно. Надо, чтобы у нас тут бывали милые люди. Из Бангкока ездят симпатичные бизнесмены, хотят встречаться с приятными людьми. С симпатичными англичанами.

– Ну и что, Тетушка?

– Может, получится милое заведение. Люди пьют коктейли, смеются, очень весело разговаривают. Изысканные обеды. Танцы под радиолу.

– А потом изысканный милый разврат?

Тетушка вскипела огромным мрачным гневом.

– Ах. У вас на уме только грязные мысли. Всегда так обо мне думаете.

– Нет, Тетушка, – серьезно, сердечно сказал Хардман. – Правда, действительно.

Тетушка улыбнулась, гадко, шаловливо, и ущипнула Хардмана за лодыжку.

– Дурной мальчик, – сказала она.

Пришел бой с сандвичами. Хардман поедал их целиком, жевал с раздутыми по-детски щеками.

– Одними сандвичами питаетесь, – заметила Тетушка. – Сегодня должны съесть горячий обед, с ложкой. Кэрри с курицей. Потом гула мелака.

– Все съем.

– Не очень-то много съедите с тем, что у вас в карманах.

– Во многих местах только рады оплачивать мои счета.

Пришел бой Номер Два с сообщением, что на телефоне кронпринц. Что-то насчет игры в маджонг.

– Ах, – сказала Тетушка и величественно двинулась к двери. – По крайней мере, – сказала она, оглянувшись, – вы мне хоть за маджонг не должны. Чего про кронпринца не скажешь.

Хардман после ее ухода разделся и беспокойно проспал час-другой. Сквозь сны отчетливо слышал ссору китайской четы в соседнем номере, детский плач напротив, настройку приемника с промежуточными взрывами индийской песни ниже по коридору. Сны ему снились смутные, исторические. Он был сарацинским шпионом в окружении Ричарда Львиное Сердце. Был испанским пропагандистом тонких доктрин Аверроэса. Был муэдзином, шагавшим кратким розовым вечером, объявляя, что нет Бога, кроме Аллаха. Но муэдзин был где-то в другом месте, кричал в мегафон молитву на заход солнца напротив банка. Хардман вспомнил о назначенной встрече, поднялся, сполоснул тощее тело под душем, сменил брюки, рубашку. Повязал также галстук, вспомнив, что он – англичанин в тропиках. Не из Колониальной службы, но все равно белый. Очень белый мужчина.

На город спускались ранние сумерки. Хардман перешел через дорогу, уворачиваясь от велорикш и велосипедов, разъезжавшихся по домам. Нашел питейный кедай, поднялся по лестнице к высокой крытой галерее, высокомерно поднявшейся выше уровня затопления. До муссонных дождей далеко, до них тянутся многие месяцы солнца, жары, в которой расплывается идеальная логика юридических книг. Но он надеется скоро устроиться, с табличкой на дверях, с плесневеющими на полках юридическими книгами, с тяжбами, поскрипывающими под сильным равнодушным дождем, под большим медным солнцем, неподвластным закону.

В кедае было темно, пусто, за исключением человека, с которым условился встретиться Хардман. Китаец с помятым луноликим лицом усмехался над стаканом пива на мраморном столе. На столе стояла тарелка с бананчиками и миска дымчатого стекла с печеньем. Большая бутылка пива была выпита наполовину, и китаец велел принести второй стакан.

– Решили насчет ренты? – спросил Хардман.

– Тридцать пять долларов в неделю.

– Многовато. В конце концов, дела не так уж хороши.

– Юристы зарабатывают большие деньги.

– Только не я.

– А еще две тысячи на чай.

– Слишком жирно.

– Я попросил бы три тысячи.

– Знаете, не совсем законно что-либо просить. Вас должен вполне устроить аванс в сумме месячной ренты.

– Всегда так делается. Таков обычай. Обычай – все равно что закон.

– Но две тысячи долларов!

– Спрос на мою лавку большой. Двое сегодня там крутятся. Один сказал, сильно заинтересован, с женой потолкует и завтра придет.

Руперт Хардман хлебнул пива. Очень горького на вкус. Он задолжал за три месяца за комнаты в Клубе в Куала-Лумпуре. Задолжал за машину. Задолжал по разным счетам из отелей. Слишком много денег потратил на девушку по имени Энид.

– Не желаете снять помещение?

– Нет. Да. Постойте. – Хардман взглянул в маленькие вопрошающие глаза, в китайские глаза, в глаза с чужим этическим кодексом, в глаза, в которые он мог взглянуть, но никогда не смог бы заглянуть. Лучше пятьдесят лет Европы. – Я к вам завтра приду. Рано. Наверно, сниму помещение. Вопрос в том, чтобы денег набрать.

– Наличными.

– Хань! – грянул голос, как гонг. – Хардман, ах ты, скотина. – Коричневый человечек с огромными зубами и широкими, как ворота, усами, рванулся к нему, обнял любящими руками, коснулся колючей щекой. Это был хаджа Зейнал Абидин. – Хардман, скотина, – объявил он, – бросил на пол Коран и наступил на него. Мужчина, который не уважает религию другого мужчины.

– Неправда, – сказал Хардман. – Ты его сам бросил на пол. Сказал, что для перевода Коран слишком священный. Сказал, что английский Коран – богохульство. И сам на него наступил.

– Не уважает религию другого мужчины, – повторил хаджа Зейнал Абидин. – Свет увидел. Я ему свет показал. А крайнюю плоть все равно сохранил. – И хрипло рассмеялся, показав красное горло и бессчетные зубы. – Хорошее слово, – продолжал он. – Я нынче боссу своему говорю. Говорю, мистер Чизи, приходит пора, когда в стране не останется ни одного необрезанного. Говорю, крайнюю плоть отправят по домам вместе с ее владельцами. А он спрашивает, что такое крайняя плоть. – Хаджа Зейнал Абидин громко, пронзительно посмеялся. – Только подумать, что я разговариваю на языке белых лучше, чем белый.