Хулио Серрано - В Гаване идут дожди

Йоланда отрицательно качнула головой, и мои надежды рухнули.

– Я сюда приехала одна и уже несколько недель сама ничего о ней не знаю. – Голос звучал очень тихо.

Она умолкла и продолжала молчать, а я смотрел на нее, теперь невольно сравнивая с Моникой. Они были очень похожи. Глаза (более живые у Йоланды), подбородок (более волевой у Моники), рот (более чувственный у Йоланды).

– Вы не знаете, где ее искать? – спросил я.

Йоланда пожала плечами.

– Не имею понятия. Последнее время мы мало общались. Моя дочь – трудная девочка.

Трудная. Что значит «трудная»? Скорее сама она – трудная мать, ибо со своим бывшим мужем не баловала Монику любовью и не старалась понять подростка. Но я промолчал. Какое у меня было право вмешиваться в их отношения?

– Значит, теперь моя дочь с вами. – Йоланда тоже стала обращаться ко мне на «вы». Отвечать не имело смысла. – И вы с ней неплохо ладите? – Взгляд Йоланды скользнул по моим серебрящимся вискам. Снова был помянут мой проклятый возраст.

– Думаю, что неплохо. Во всяком случае, ей со мной лучше, чем с вами. – Я впервые позволил себе резкую реплику.

Йоланда не ответила и нервно закурила. На сей раз она не предложила сигарету мне. Мы молчали, она пускала дымок и смотрела на белые кольца, а я смотрел на нее.

– Моя дочь всегда так делает, – проговорила она наконец, – надолго исчезает, а потом возвращается как ни в чем не бывало. Я уже привыкла.

Меня это начинало злить. Кто виноват в их разлуках? Понятно, не Моника. А потом, как к такому привыкнуть? Когда можно услышать, что дочь погибла, что ее изнасиловали, зарезали или она утонула в море при попытке к бегству. Или эта сеньора плохо знала жизнь, какую вела Моника, и то, каким опасностям ее дочь подвергалась? А может быть, знала? Моника об этом не распространялась. Но во всяком случае Йоланда могла поинтересоваться жизнью своей дочери.

А сам-то я интересовался судьбой своих дочерей?

Ведь мог вот так жить-поживать, ничего о них не зная?

Нелепые вопросы. Понятно, я не ведаю, что там поделывают мои дочки за границей, и никак о них не забочусь. Они могут быть проститутками, наркоманками, алкоголичками – да кем угодно, а мне до того и дела нет.

Впрочем, я слишком строг к себе. Мои-то дочки обитают за сотни километров от меня, а Йоланда живет с Моникой в одном городе.

«Типичная пляжная шлюха, – протянул Франсис, опустошая очередную бутылку пива. – За ее здоровье, за здоровье всех шлюх».

– Я ее нежно люблю, но она заставляет меня очень страдать. – Прекрасные глаза Йоланды затуманились слезами.

Во мне проснулось любопытство. Может быть, Моника не вполне к ней справедлива?

– Знаете, мы дали ей абсолютно все, все, что могли. – Слезы на прекрасных глазах просохли.

О, да. Старая и скучная история про то, как родители полностью обеспечили свое родное дитя. На моем лице нарисовалось презрение.

– Да, у нее было все: горы игрушек в детстве и престижная школа; мы одевали ее как куклу, летом возили на морские пляжи, в еде не отказывали, знакомили с интересными людьми…

– Но ты отказывала ей в любви. – Я снова обратился к ней на «ты».

– В любви? – Йоланда удивилась, но тут же ответила: – Ничего подобного. Когда она болела, я была с ней рядом; когда у нее не клеились амурные дела, я была с ней рядом и помогала советом. Когда первый жених ее бросил, я тоже была с ней рядом.

Так-так, я ничего не слышал о первом женихе. Куда клонила Йоланда?

– Я ее утешала, успокаивала словом и лаской, но знаешь, чем она мне отплатила? – Йоланда говорила быстро, взволнованно. Зачем она мне все это рассказывала? Мне, чужому человеку, хотя бы и любовнику ее дочери. Видимо, женщина она темпераментная, и ей надо было выговориться. – Дочь увела у меня человека, которого я любила и за которого собиралась выйти замуж.

Мужчина с пляжа, любитель битлов! – вспомнилось мне. Эту историю я слышал, но в изложении Моники. Кому верить, Йоланде или ей?

Йоланда замолчала и уставилась в пол. Выглядела она очень печальной. Мне стало ее жаль, и я придвинулся к ней ближе. Она вновь показалась мне очень привлекательной.

– Она меня сама же еще и обругала и ушла жить отдельно… Сказала, что меня не любит, месяцами не показывалась, не давала знать о себе, – и слезы вновь покатились по щекам Йоланды. Кожа у нее на лице была как у ребенка, гладкая и нежная.

Я взял ее руки и крепко сжал. Пальцы были теплыми, и мне вдруг захотелось их нюхать, гладить. Сам того не желая, я наклонился и стал их целовать.

– Моя дочь меня не любит, совсем не любит…

– Нет, нет, она тебя любит. Я тоже тебя люблю, – бормотал я, не переставая целовать ее пальцы. Моя левая рука поднялась и уже гладила ее волосы. Внезапно желание горячей волной хлынуло у меня с затылка вниз, сотрясая все тело.

Под своим лицом, под самым носом я видел твердые упругие бедра, обтянутые джинсами. Сдержаться было немыслимо, и я обрушил на них яростные поцелуи, словно собираясь разгрызть ткань и вонзить зубы в бронзовое тело Йоланды.

– Нет, нет, пожалуйста, не надо, – шептала она, вцепившись мне в затылок и с силой прижимая мое лицо к своим ляжкам.

– Надо, надо, – бормотал я, добравшись губами до молнии в ее джинсах и лихорадочно пытаясь ее расстегнуть.

– Нет, нет, мы не должны… – шептала она, распластываясь на софе.

К черту Монику, к черту все на свете, промелькнуло в моей голове, или вообще ничего не мелькало.

В тот момент единственной зримой целью было тело Йоланды, ее плоть, пахнущая морем. Мои пальцы бестолково шарили по застежке джинсов. Ничего не получалось.

– Подожди, – сказала она и ловко опустила молнию. Быстро скинула брючки. На ней не было нижнего белья, и меня поразил вид ее густой сельвы. Потеряв рассудок, я приник к ее длинной широкой реке, жадно пил, лизал, кусал, остервенело шлифовал губами красный рубин.

– Оу, оу, – стонала Йоланда, нащупывая правой рукой мой гарпун, гарпун Жака Сора, и вовсю его теребя.

– Нет, не надо! – заорал я, почувствовав, что гарпунная пушка готова выстрелить.

– Надо, надо, – закричала она, желая нацелить мой гарпун.

– Нет, – зарычал я и стал дубасить ее кулаком по ляжкам.

– Вот так, папочка, так, – визжала она, – бей меня, бей сильнее!

Тогда, вскочив, нагнув ее лицом к софе и схватив за талию, я был готов вонзить свой гарпун, но она меня остановила.

– Подожди. Не торопись.

Мне пришлось подчиниться и минуты три ждать, пока она рылась в сумочке, отыскивая презерватив.

Наконец атака началась. Она шумно дышала, словно задыхаясь, но покорно сносила зверские удары гарпуна и железную хватку рук, сжимавших ее бедра.

Вот он, Жак де Сор, победно вошедший в бесстыжую Гавану по грязному пути Обра Пиа, поработивший и подчинивший ее своей власти.