Виктор Лихачев - Единственный крест

— Все хорошо, — продолжил прерванный Сидориным разговор молодой парень с гладко прилизанными редеющими волосами, — но иной раз возникает ощущение, что ты рано родился на свет. Или не в той стране. У вас есть такое ощущение, Дим Димыч?

Дим Димычем оказался тот, кто разговаривал с Асинкритом. Он быстро, без размышлений, откликнулся:

— Саня, солнышко, если б ты знал! Ты мне на мозоль наступил. На больную. Чувствую ли то же самое? А как можно чувствовать себя в стране, народ которой придумал пословицу: «Лес рубят, щепки летят»? Представляете — люди всего лишь щепки. Сколько мы таких цепок положили по миру? Про свою страну я и не говорю. Ничего не умеем — ни пить, ни трудиться. Зависть, Саня, кругом одна зависть. Причем, черная. Проклятая Россия!

— Точно, Дим Димыч, вот у меня…

— И самое главное, — не слыша собеседника, продолжал мужчина, — не хотим исправляться, учиться у умных людей не хотим. Петр Первый, хоть и зверь был, но понимал, что с одними бородами и иконами не проживешь, если за душой ничего нет. А мы умудряемся жить…

Асинкрит больше не мог сдерживаться. Откинул простынь — и прыгнул вниз, пристроившись как раз рядом с Саней, напротив Дим Димыча и еще одного молодого человека, задумчиво поглощавшего пищу.

— Извините, не мог больше лежать, — прервал Сидорин мужчину, глядя на него. — Уж больно интересный разговор, а такой самокритики как у вас, Дмитрий Дмитриевич, давно не доводилось слышать.

— Самокритики?

— Ну да, человеку за пятьдесят, а он всему вагону признается, что за душой у него ничего нет. Похвально.

На верхней полке хихикнул ветеран, в соседнем купе кто-то явно придвинулся поближе, желая получше услышать все происходившее рядом.

— Вы не поняли, молодой человек. Я говорил не о себе.

— Разве? Но ведь это же вы сказали — мы? Мы не умеем пить, мы не умеем трудиться, мы не хотим учиться, исправляться и, наконец, извините, если не точно цитирую, умудряемся жить, ничего не имея за душой. Я-то думал, что когда говорят «мы» — себя относят к их числу…

— Это метафора, понимаете… как вас…

— Асинкрит Васильевич.

— Как?

— Асинкрит Васильевич, спокойно повторил Сидорин.

Дим Димыч засмеялся:

— И даже имя «с бородой»… Вы, как я понял, не согласны со мной? — бросил он, с вызовом глядя на Асинкрита.

— В том, что лично у вас нет ничего за душой? — невозмутимо переспросил Сидорин.

— Не у меня, у нашего народа, — Дим Димыч начал закипать.

— Ах, у народа, а у вас есть что за душой?

— У Дим Димыча и у меня много чего за душой, — вступился за друга Саня. Смех раздался уже с нескольких мест.

— Хорошо, — похоже Дим Димыч взял себя в руки, — давайте поспорим. Таких как вы, молодой человек, я щелкаю, как орешки. Не будем ходить вокруг да около. Вижу, вы о народе несколько иного мнения, нежели я или Александр.

— Иного, — согласился Сидорин.

— Что ж, ваше право, молодой человек. Но не будете же вы отрицать, что есть у нас такая поговорка или пословица — «лес рубят, щепки летят».

— Ну?

— Что — ну? Она ничего вам не доказывает?

— Мне? Ничего. А вот вы взяли, и по одной пословице сделали вывод о кровожадности народа? А как же быть, например, с такой пословицей: «Сам погибай, а товарища выручай».

— А при чем здесь она, молодой человек?

— А при чем здесь щепки? Если уж мы заговорили о фольклоре, давайте играть на равных. А то как о лени русских заговорят, сразу в доказательство сказку про Емелю-дурака приводят.

— А разве это не так? — спросил Саня.

Сидорин пожал плечами.

— А как же тогда быть с младшим сыном мельника из французской сказки, за которого все делал кот в сапогах? А почему тогда про «Лампу Алладина» забывают — чем Джин не альтернатива нашей щуке? Однако, если позволите, я вернусь к нашей щепке. Почитайте в оригинале некоторые сказки братьев Гримм или Шарля Пьеро — волосы дыбом встают. Родители, чтобы не умереть с голоду, отводят своих детей в лес, на верную смертью. Так начинается сказка «Мальчик с пальчик». Могу я после этого сделать вывод о патологической жестокости французов?

— Да что вы к этим сказкам прицепились? У французов не было Ивана Грозного, понимаете? — Дим Димыч, похоже, потерял самообладание. — Ему человека на кол было так же легко посадить, как мне рюмку водки выпить.

— Понимаю, — кивнул Асинкрит собеседнику, — у нас Иван Грозный, а у них… кто же у них? Вспомнил, у них мушкетеры были.

— Да хотя бы они! Если даже проткнут тебя шпагой, извинения попросят. Это вам не кол, молодой человек.

— Дмитрий Дмитриевич, не хотел вас огорчать, но придется. Дело в том, что мушкетеры не всегда извинялись. В те времена в нескольких провинциях крестьяне восстали. Разумеется, восстание подавили, не без помощи гвардейцев короля. А подавив, казнили людей больше, чем погибло за все время царствования Иоанна Васильевича, а он правил, не один десяток лет. Причем, с попавших в плен крестьян ваши галантные французики сдирали кожу живьем. Думаю, про Варфоломеевскую ночь не надо рассказывать.

— Слушай мужик, ты чего хочешь сказать, что я дурак? — побагровел Дим Димыч, — а может в тамбуре договорим?

— Я хочу сказать, что если ты, — глядя прямо в глаза мужчине, почти прочеканил слова Сидорин, — считаешь себя свиньей — это твое право, но в таком случае не употребляй местоимение «мы». И еще. Если через две минуты вы, трое, не дадите людям спать, через двадцать минут вас не будет в этом поезде. Все, отсчет времени пошел.

Сказав это, Асинкрит облокотился о верхние полки, собираясь лечь на свое место, но в тот момент, когда он повис, к нему бросился Дим Димыч. «Ты на кого тянешь, щенок?» Все, что произошло потом, заняло буквально мгновение. Даже собутыльники Дим Димыча, похоже ничего не поняли. Удар разъяренного мужчины вместо груди или живота Сидорина приходится в воздух. Дим Димыч теряет равновесие, но не падает — его подхватывает Асинкрит, успевший оказаться на своей полке. Подхватывает ногами, за шею.

— Пусти, слышишь, пусти, — просипел, задыхаясь, мужчина.

Но Сидорин, напротив сделал хватку еще сильнее. Дим Димыч пытался разжать ноги противника, но тщетно — тот был явно сильнее. Его лицо, лишенное доступа крови, стало багрово-синим. Асинкрит с каким-то холодным любопытством смотрел на это лицо.

— Что вы сказали, Дмитрий Дмитриевич?

— Пусти…те… пожалуйста.

— Отдыхай, добрая душа, — и с этими словами Сидорин отпустил человека, с которым еще недавно вел спор на фольклорные мотивы. Тот, схватившись за горло, плюхнулся на свое место.

— Пожалуй, надо ложиться, а то вставать рано, — впервые подал голос третий человек.

— И то верно, — согласился с ним Санек.

Через пять минут в вагоне воцарилась тишина.

А утром, выходя из вагона на вокзальный перрон, Сидорина окликнули. Это был тот самый ветеран с боковой полки.