Виктор Лихачев - Единственный крест

— Что это значит? — спросил он полицейского.

— Все просто, пан лейтенант, — ослепительно улыбаясь, ответил поляк. — Мы знаем о приказе, полученном вами.

— Вот как?

— Конечно, пан лейтенант! Каждый поляк — патриот и стратег одновременно. Натерпелись мы от этих фашистов. Впрочем, кому я это говорю? Перед вами — немцы. Их отцы, братья, сыновья, — голос поляка зазвенел, — убивали ваших и наших детей, жен и матерей. Конец войны близок. Вас сейчас послали на верную смерь. Ради чего? Ради них, вскормивших этих зверей? Я надеюсь, вы оцените, что мы придумали.

— Господин полицейский, — выросшему в вольной Украине, на Харьковщине, слово «пан» давалось с трудом, — вы хорошо говорите по-русски, но я плохо думаю по-польски. — Что вы придумали?

— Неужели вы не поняли, пан лейтенант? Мы строим этих, — полицейский обвел рукой толпу, — и ведем в арсенал. Стоять они будут в двадцать сантиметрах друг от друга. Вы меня поняли?

Гребенюк не ответил. Он смотрел на людей, безмолвно стоявших перед ним огромной толпой.

И вдруг… О, это неотвратимое — «вдруг»! Куда же без него? Гребенюк, можете верит, можете нет, впервые за все эти годы вспомнил коменданта валуйковского лагеря. Сейчас он, Григорий Гребенюк, вершил судьбы людей, собравшихся, нет, согнанных перед этим домом. Как тогда сказал тот еврей? Волосы, нос — ерунда. Главное — глаза в глаза. И — приговор. Григорий спустился с крыльца и подошел к толпе. На него смотрели сотни глаз. Серых, голубых, карих… Арийская кровь, не арийская — что это сейчас значит? Одно его слово, Господи, его — Григория Гребенюка — и гениальная идея этих поляков будет воплощена. В самом деле, зачем рисковать жизнью своих — своих! — тринадцати саперов? И своей собственной… Поляк полу-усмешливо, полу-небрежно смотрит на тебя… Но что это?

Из толпы отделилась женщина. Лет шестьдесяти, очень скромно одетая, но с какой-то гордой иноходью — надо же, какие сравнения приходят в такие моменты.

— Господин офицер! Фи не может этого делайт! Перет фами — старики и дети. Это… бес… бесчеловечно!

На секунду, буквально на секунду в его мозгу возникла мысль, точнее ответ ей: «А ты видела, как наших людей раздевали догола и мы, русские люди, затем закапывали их. Убиенных?» Но он молчал. И смотрел ей в глаза. У него не было трости…

— Господин полицейский, — сказал он, будто не замечая женщины, — приказ будет выполнен силами бойцов советской армии. Всем гражданам, которые по своей или не по своей воле пришли сюда, разрешено разойтись по домам.

Повернувшись, он направился к дому, на неделю ставшему ему родным. До крыльца осталось метров двадцать, когда он, Грицко, вдруг услышал… Нет, вернее, почувствовал какое-то движение. Он повернулся назад. Немцы, все эти люди, которых согнали сюда, встали на колени. Впереди — та женщина, за ней — остальные. Старики, женщины и даже маленькие дети — все на коленях…

— Пан полицейский! — повысил голос Гребенюк, — я же сказал: отпустите людей!

…Автобус, словно конь, наткнувшийся на препятствие, встал.

— Ничего не понимаю, клянусь аллахом! — воскликнул шофер. Он открыл дверь — и выскочил на улицу. Сидорин посмотрел на окно — до Ломинцевска оставалось километров пять-шесть, не более. Автобус остановился как раз в центре села под названием — Кунгурово.

— Нет, колеса целы, — сокрушенно ответил опять-таки неизвестно кому водитель автобуса. — Ничего не понимаю. — И он вновь пытался завести мотор. Одна попытка, третья, пятая — безрезультатно.

— Этого не может быть, — потерянно повторял шофер, — ведь немцы же делали. Немцы!

Сидорин, вернувшись в реальность, потянулся, взял сумку, подаренную Глазуновыми — и вышел из автобуса.

Асинкрит решил идти пешком в город, но не сделал и десяти шагов, как услышал за своей спиной нестройное пение. Обернувшись, он увидел, как по сельской улице, выходящей на большую дорогу, шла толпа людей. В основном — крепкие бородатые мужчины и пожилые женщины. Над толпой плыли несколько хоругвей, впереди несли икону, а еще крест. Огромный — несколько мужчин с трудом держали его. Позже Асинкрит узнает, что в этой области есть общество хоругвеносцев. Считают они себя потомками казаков. Время от времени устраивают акции по установлению крестов на местах, где раньше происходили памятные битвы или стояли храмы и монастыри, порушенные позже людьми или временем.

Но в тот момент, словно неведомая сила повела Сидорина в сторону шествия. На дороге все так же без признаков жизни стоял автобус. Крест перенесли через трассу, и вскоре Асинкрит понял куда движутся эти люди: метрах в ста от шумной магистрали он увидел кирпичный остов. Видимо, раньше здесь стояла часовня или небольшая церквушка. Сидорин шел к неизвестным развалинам и размышлял над тем, случайно ли повстречались на его пути люди, несшие столь большой крест. Откровенно говоря, его не слишком интересовало, по какому поводу организовали этот крестный ход. И потому, стоило процессии остановиться у развалин, как Асинкрит, перекрестившись и виновато вздохнув, повернул обратно к автобусу. Повернул — и услышал какой-то необычный звук, доносившийся откуда-то сверху. Он поднял голову и увидел журавлиный клин. Журавли летели на юг, летели низко, оглашая окрестности печальным курлыканьем. И столько тоски было в их прощальном крике, что у Сидорина на секунду словно остановилось сердце. Но затем произошло нечто необъяснимое. Казалось бы, еще немного, и клин исчезнет за горизонтом, но он вдруг развернулся и полетел обратно. Асинкрит протер глаза — нет, не чудится: вожак стаи резко рванул вниз, за ним последовали другие журавли, но выстроились они уже не клином, а цепочкой. Затем эта живая цепочка образовала идеальный круг. «Курлы-курлы» стало громче. Понять, где теперь вожак стаи, было невозможно. Центр круга находился как раз над тем местом, куда положили крест. Прошло несколько минут. Все больше людей, замерев, смотрели вверх, понимая, что присутствуют при самом настоящем чуде. Журавли летали по кругу, словно посланные на подмогу этим странным людям, которые посреди машинного безумия и нетрезвых кунгуровских обитателей воздвигали крест, придя сюда пешком по осеннему бездорожью среднерусской равнины. Скоро и сам священник, служивший молебен, словно запнувшись на трудном слове, остановился и поднял глаза к небу. А журавлиное кольцо вдруг превратилось в сердце, настоящее человеческое сердце.

— Брат, ты видишь? — толкнул Сидорина незнакомый бородач.

Асинкрит только кивнул в ответ, не в силах произнести ни слова.

— Крест, водружайте крест! — послышалось со всех сторон, — они нас ждут.