Михаил Васильев - Остров

Пляжные мелочи уходили и дальше по берегу, созданные для привлечения "туристов" в ресторацию Наганы. Будки-раздевалки, деревянные топчаны. Даже дощатый гальюн — ближе к кустам. Рядом с ним- памятник Белоу. Сейчас, В темноте, он выглядел как череп врага, насаженный на кол.

Здесь, прислонившись к пожарному щиту, стоял Демьяныч, молча ел кашу из оловянной миски. Из-за наваленных за щитом досок и бревен доносились голоса мизантропов.

— А советский корабль больше, чем у американцев, — Голос Чукигека.

— Да, наш крепше будет, — соглашался Козюльский.

— И на что мы им сдались?..

Вокруг с жадным писком кружились москиты.

"Нашли, вспомнили… Историческая фигура, — думал он, насильственно пытаясь придать мыслям о себе самом иронический оттенок. — Стоял он дум великих полн… Вот и оказалось, что нельзя оценивать человека по его делам, — пришло вдруг в голову. — Потомки губернатора Мамонта непременно так о нем судить и будут. Нелепо будет и предположить, что был этот губернатор перезрелым воплощением разных комплексов со всеми вытекающими отсюда… Дико, но ведь точно мне памятник поставят на этом самом месте. После долгой-долгой борьбы между какими-то фантастическими противниками и сторонниками меня, никогда не существовавшего."

— Кто же тогда виноват?

— Система?

— Какая еще система?.. Да нет, система нормальная… Кто, кто… да никто. Создатель. Влез бы наверх и в морду ему, — Это, конечно, Пенелоп. — Один раз хотя бы.

— Еще один титан… Был такой, Прометеем звали. Плохо кончил… Жалуйся: там, наверху, жалобы принимают.

— Не жаловаться, а по рогам ему.

— Поджарит он тебя без масла при личной встрече, — Демьяныч облизал и теперь внимательно осматривал свою складную немецкую ложку.

— Ничего, шучу я, — пробурчал, как-то расслышавший его, Пенелоп. — Бог, он шутки понимает.

"Вот и ложка. Исключительно хороша к обеду", — подумал, но не сказал вслух Мамонт, глядя на Демьяныча, его гусиную, тонкую и кривую, обожженную солнцем, шею. Ложку его с надписью "Ряд. Матюков Ваня" на деревянной ручке он уже видел. Над привязанностью старика к ней посмеивались.

— …Я, хоть и плохо жил всегда, — говорил о чем-то Козюльский, — никогда ни перед кем не унижался, головы не гнул. Один раз, правда, хотел говночистом устроиться на комбинате, просился. Но меня не взяли.

Последовало обычное язвительное замечание Кента.

Демьяныч, обогнув штабель, присел на берегу, пытаясь поймать миской убегающую воду. Синяя рубаха Демьяныча сливалась с возникшими на берегу сумерками. Мамонт почему-то подумал и даже ощутил, как легко чистить посуду коралловым песком.

— Сегодня всю ночь воевал, — неторопливо заговорил Демьяныч, не оглядываясь на остальных. — Во сне опять одним штыком от немцев отбивался. Каменный бруствер, из-за него немец выскакивает — я его штыком. Потом другой — и его штыком тоже. Молодой, потом старый, толстые, худые, и рожи разные. Бью и бью их, падают один за другим. Проснулся и все не верю, что все это сон, — Старик помолчал. — Утром бриться не буду. Чтобы повезло… Это у меня раньше такая примета была.

— На тропе войны? — послышался голос Чукигека.

— Играете до сих пор, — Старик выпрямился. Мамонт подумал, что люди имеют странную привычку, стоя на берегу океана, непременно глядеть вдаль. — Вся жизнь… Водка и кровь. Никогда не думал, что до старости живым останусь. Кровищи пролил.

— Так ты же врагов. Если это враги, то ничего, — неуверенно попытался возразить Чукигек. — Народ все незнакомый. Вроде и не люди как…

— А ты их видел? — Демьяныч оглянулся на сидящих.

— Чук все за войну заступается, — весомо заговорил Козюльский. — А я такого бардака, как на войне, больше не видал. Не только враги, сами не меньше били друг друга. Точно, полили мы русской крови. Все думал тогда, вот какая дешевая кровь у нас.

— Купить бы маленький теплоход. Белый, — заговорил Кент. — И уйти от всех. Навсегда. Ехать, ехать, всю жизнь.

— Один уехал. Белоу, — вспомнил Мамонт.

— Ах да, — неожиданно согласился, услышавший его, Кент.

"Вот он, возраст размышлений…" — Глядя на темный массив корабля. Как-то подразумевалось, что там, внутри, живут совсем другие, противоположно заряженные, люди: примитивнее, жестче. "Пришельцы" — так назвал их Кент. Уже завтра все должно было сдвинуться во времени, измениться. И непременно измениться к худшему. Опять чья-то смутная сумрачная воля двигала им — его руками, ногами.

"Кто мог предположить, что время пройдет так быстро. Значит считается, что я насмотрелся на все это. На разнообразные лица, на птиц, зверей, деревья, походил по разным улицам, городам. Все… Наелся, напился… Ничего и не наелся. Обездолен был по части еды, выпивки, женщин. Так, пригубил только…

Где-то бубнили мизантропы.

— …Я бы в вине не утонул, — твердил что-то свое Козюльский. — Вино-водку через себя я могу пропускать бесконечно. Как устрица. Вот Колька Слышь покойный…

— …Первое правило защиты необитаемых островов, — а это Чукигек. — Институт необитаемых островов обязательно подразумевает блокгауз. Вношу рацпредложение — блокгауз надо строить.

— Кого? — кажется, удивился Демьяныч.

— А узкоколейку строить еще не собираешься? — проворчал кто-то, кажется, Кент.

— Теперь, раз на этом свете остались, дел много будет, — заговорил Демьяныч. — На войне работы много, еще больше, чем стрельбы; трудно вам, лодырям, придется. Это не водку бесконечную жрать… Однако, пока не встречал тех, кому в раю нравиться больше, чем здесь.

— Из этих дров Аркадий пристань делал, — Опять Чукигек. — Как гласит старая и мудрая американская пословица, если у тебя есть лимон, сделай лимонад.

— Это не под пальмами пьяными валяться, — продолжал Демьяныч. — Руки-крюки… Ну вот из всего этого говна и построим, — внезапно согласился он. — И щит дурацкий снесем… Как стемнеет, так и начнем. В тех зарослях, в камышах, чтоб не сразу заметно было. С другой стороны Цукерман на линкоре сторожит, а с этой им этого залива не миновать. Здесь будут высаживаться, больше негде.

— Точно. В заливе они рыбу глушат, — подтвердил кто-то.

— …У них это борьба с роком называется, — уже дальше, в стороне, слышался голос Чукигека. — Древний грек знает, что подохнет, при любом раскладе растопчет его бог, но таков обычай: борется все равно. Назло. А вот Геракла сам Зевс не взлюбил, семь раз его достать пытался, только и Геракл верткий гад оказался. И все равно не уберегся: жена его извела.

— Меня тоже хотела, — пробормотал Мамонт. Он все пытался, но никак не мог представить свою завтрашнюю смерть. Может расстрел? Вот идет утром, босиком, в белой рубашке… В который раз он удивился этой жесткой прочности времени- невозможности никаким усилием хоть немного заглянуть в будущее.