Марек Хласко - Красивые, двадцатилетние

— Чересчур я был с вами добр, — добавил бедняга. И в доказательство поведал, что, немного рассер­дившись, стукнул одного настырного клиента ключом по макушке; клиента пришлось везти в больницу, где на его голове обнаружили двенадцать рваных ран. Для ясности надо сказать, что на дверях ночной «Камеры» висел огромный кованый замок, что же касается клю­ча, рекомендую вспомнить святого Петра, который, как нам известно по легендам и картинам, держит в ру­ке громадных размеров французский ключ, вроде тех, какими пользуются сантехники; правда, в кругах рели­гиозных фанатиков его называют «ключом от Царст­вия Небесного».

«Камеру» в свое время описал Польдек Тырманд [23] Леопольд Тырманд (1920—1985) — польский писатель, автор на­шумевшего в свое время детективного романа «Злой», вышедшего на русском языке в издательстве «Радуга»; в 1965 г. эмигрировал на Запад , и ничего больше добавлять не стоит. Я провел там мно­го прекрасных дней и ночей; долгие годы я искал по­добное заведение по всему свету и не мог найти. В Яффе, например, был ресторан, где царила полная темнота и куда мужчин впускали только в сопровож­дении дам; напрасно я втолковывал швейцару, что одинок и моя эротическая практика сводится к роб­ким попыткам онанизма, заканчивающимся полным фиаско. Меня не впустили. В немецких ночных каба­ках чертовски скучно; в Цюрихе есть только один ночной ресторан, который в двенадцать часов закры­вается. Наконец, после многолетних стараний, мне удалось заполнить мучительную пустоту: в Париже на rue de l'Odessa я открыл заведение под названием «La Boheme». He успел я туда войти, впервые в жизни трез­вый как стеклышко, и, одержимый желанием поскорей напиться до бесчувствия, направился к бару, как мне дал кулаком в зубы какой-то пьяный ирландец, при­нявший меня за своего брата-близнеца, с которым он перед тем повздорил. В этом не было бы ничего стран­ного, если б не одна деталь: я — худой шатен с мелан­холическим взглядом, а ирландец был рыжий, малень­кий и толстый. Владелец ресторана Тони объяснил мне, что произошло недоразумение, и посоветовал не обращать внимания. Это удивительное заведение: ког­да я последний раз ввалился туда, весь залитый кровью, мой вид никого не шокировал: меня просто отвели на кухню и дали наркоз в виде доброго глотка «Тоnу Special» — напитка, представляющего собой смесь чи­стого спирта с сухим мартини. Затем официант Джек, к моему величайшему изумлению, извлек откуда-то ог­ромную коробку с ланцетами, ножницами, скобками и нитками для швов. С профессиональной ловкостью омыв руки водкой, которую он потом налил обратно в бутылку, Джек зашил мои раны, наложил кое-где скоб­ки, а затем скучным голосом велел прийти через шесть дней — снимать швы. Я хотел спросить, где он приоб­рел медицинские познания, но не успел: в кухню вне­сли человека с ножом в ляжке, и Джек живо принялся за дело.

Ресторан посещали в основном американские сол­даты, доходы которых не соответствовали их аппети­там. Тони изобрел оригинальный способ контроля: каждому заплатившему за вход ставилась на лапу печать. Но и это не очень-то помогало: чернокожие хит­рецы, чтоб погулять «на халяву», по два-три дня не мы­ли рук; тогда Тони заказал несколько дюжин фосфо­ресцирующих штемпелей, отпечатки которых можно было увидеть только в свете люминесцентной лампы, и менял их каждый вечер. С тех пор всякий гость на по­роге зала попадал в объятия громадного негра, подно­сившего его руку к вышеупомянутой лампе: если штамп оказывался действительным, клиента впускали; если нет — негр вышвыривал его пинком в зад. Будь сейчас жив наш великий поэт Мицкевич, ему было б над чем поразмыслить на парижских мостовых: ско­рее всего, он бы просто носился целый день по городу в надежде раздобыть пару грошей, чтобы провести упоительный вечер в «La Boheme».

Не знаю, почему я так много написал о «Камере» и о «La Boheme». Вероятно, со мной происходит то же, что с неким сидящим на последней парте учеником, кото­рому во всем мерещится задница. Анекдот старый, но, помня о том, что «Культуру» [24] «Красивые, двадцатилетние» печатались в парижском эмигрант­ском журнале «Культура». читает вступающая в жизнь молодежь, я привожу его полностью, чтобы объ­яснить, почему так далеко отклонился от истории самой смелой и бескомпромиссной газеты в Польше. Делаю я это исключительно ради молодого читателя; люди, умудренные опытом, могут эту страничку про­пустить.

Школа. Учитель определяет уровень развития своих уче­ников. Достает из кармана белый носовой платок.

Учитель. Ковальский, с чем у тебя ассоциируется этот платок?

Ковальский. С дымом костров и туманами.

Учитель. Почему?

Ковальский. Потому что осенью у меня всегда на­сморк, а туманы и дым над пастушьими кострами мы видим чаще всего осенью.

Учитель. Отлично, Ковальский, тебя ждет большое будущее. Садись. (Следующему) Раппопорт. С чем у тебя ассоциируется этот платок?

Раппопорт. С каникулами.

Учитель. Почему?

Раппопорт. Потому что, когда я уезжаю в лагерь ка­толической молодежи, мама всегда стоит на перро­не и машет белым платочком.

Учитель. Отлично, Раппопорт, тебя ждет большое будущее. (Следующему.): Сешпутовский, а ты о чем думаешь, когда смотришь на этот платок?

С последней парты поднимается мрачный прыщавый верзила. Видно, что, несмотря на искренние старания, ему не удается закончить один класс быстрее, чем за три года. Камера наезжает на лицо Сешпутовского. Close up. На лице несчастного верзилы отражается напряженная работа мысли.

Сешпутовский (выдавливает из себя ко всеобще­му удовольствию). О жопе, господин учитель.

Close up to the teacher.

Учитель. О жопе? Это еще почему?

Close up to Sierzputowski.

Сешпутовский (победоносно). Потому что я всегда о ней думаю.

Так и со мной: о чем бы я ни начинал писать, всегда сворачиваю на выпивку.

Впервые редакция «По просту» заказала мне репор­таж, когда я еще не состоял в штате, а жил «на вольных хлебах». Меня послали в Люблин: двое подростков из местного интерната убили и ограбили своего воспита­теля, забрав у него вещей на сумму около трехсот зло­тых. Оба были несовершеннолетние; к ним нельзя бы­ло применить высшую меру. Я просмотрел материалы дела: ребята дисциплину не нарушали, учились непло­хо и, пользуясь расположением воспитателя, свободно заходили к нему по вечерам — старый человек полю­бил этих мальчишек. Необходимо добавить, что он не был педерастом, — просто одинокому старику приятно было проводить время со своими питомцами. Беседуя с защитником подростков, я специально поинтересо­вался, не было ли там шантажа на почве гомосексуализ­ма; нет, заявил адвокат, однозначно установлено, что воспитатель — человек совершенно нормальный — в прошлом в гомосексуальных связях не был замечен. Оба подростка показали, что он никогда не пытался с ними сблизиться в мочеполовом смысле (гениальное определение великого Веха [25] Вех (Стефан Вехицкий; 1896—1975) — польский писатель, автор популярных книг, в которых он запечатлел язык и нравы жителей варшавских предместий. ); они даже толком не зна­ли, что такое гомосексуализм, и никак не могли сфор­мулировать, в чем состоят эротические отношения мужчины с мужчиной.