Эдуард Лимонов - Книга мертвых-2. Некрологи

26 января. «Мать: „Мой президент решил мне не давать на питание. Меня искала бухгалтер: „Раису Федоровну увидите, скажите: он на вас зол и не хочет вам давать деньги“. Все получают по четыре, а мне — одну… Я рада, что ты жив. А то тут ходят слухи, и картинки показывали“. (В звуковом фоне слышно, возится сиделка Лена.) „Лежу как бревно. Кормят меня. Тут показывали в цветах его и тебя. Ты его кормишь, он не хочет. И кошку. Ты насильно кормишь Богдана. Шкурка на нем, как на кошке. Я задыхаться стала. Вот так я и живу. Плохо мне, плохо. Да, неважно… Я целую тебя. Я волнуюсь. Меня, наверное, искупают сейчас. Встала на днях… И тут же на меня гром и молния набросились… Главное, нашли мою девичью фамилию и стали склонять…“»

29 января 2008. «Вчера разговаривал с Ларисой, 1-й сиделкой матери. Прихожу, говорит, утром к ней, а она лежит такая вымытая. Я ей комплимент. А она говорит: „Я за пенсией собралась“. Мать „видит“ детей в соседней комнате и ребят. „Лена купала ее в ванной, а она гадит под себя и бросается дерьмом. Лена (Елена Георгиевна) не обижается“, — говорит Лариса. Лариса разговаривает со мной явно дружелюбно и с удовольствием. Так что совесть моя спокойна. Мать имеет сиделок семь дней в неделю. Теперь это будет стоить мне дороже чуть, потому что сиделка номер 2 Елена не всегда все успевает, и будет оставаться на дополнительные часы. Когда же мать прочно потеряла рассудок? Тогда же, когда и обезножила. Накануне нового 2008 года.

Лариса сказала: у матери к руке привязаны ключи. В конце разговора мы сошлись на том, что моя мать, потеряв рассудок, стала добрее и светлее, а раньше была мрачная и злобная, как волчица…

Думаю: это настолько моя биография — эти сошедшие с ума две матери: моя мать и мать моих детей, такая органично моя биография, что даже оторопь берет, но и ясно, что только такая трагедия и могла меня постигнуть. Только такое комплексное испытание и могло мне быть послано».

2 февраля. «У меня сил нету. Я уже умереть хочу. Здоровье не выдержит. Как я выдерживаю. Не вижу не слышу… Одна я. Зачем это нужно, и мне и окружающим. Такое у меня состояние… Не знаю, какое число, какой месяц, какой год. (Я ей сказал дату, громко и отчетливо.) …Я задыхаюсь. Да разве мне до этого…» Комментарий: «Моя мать сегодня видимо вернулась временно в разум. Хрипит и звучит еле-еле и отчаянно».

9 февраля. «Сейчас звоню матери — никто не отвечает. Но у нее в это время и сиделка. Да и сама она лежит. Вероятнее всего, сиделка решила ее помыть до моего звонка. А может, сиделка еще не пришла, а мать померла? Всякое может быть.

Полчаса прошло. Дозвонился. Оказалось, трубка была плохо положена. Мать звучит ужасно. Фразы нечёткие. „Я тут живу при гостинице. Я уже хочу умереть. Встать не могу. Сейчас кушать буду“».

23 февраля. «Набрал мать. Она не берет трубку. Видимо, опять трубка не лежит как следует на телефоне. И еще набрал. Только хрипы ужасные. Сорок минут набираю мать. Ноль толку. Наконец дозвонился. Картина выясняется печальная. Она не узнала меня(!). Только под конец разговора опознала. Первая ее фраза мне: „Вчера умер отец Эдика. Передайте ему, что умер отец Эдика…“ (Отец умер четыре года тому назад). „Как Аня себя чувствует?“ (Моя первая жена умерла 18 лет тому назад.), А что мне быть разговорчивой… Вчера не могла найти прясло ». Я говорю: «Вчера у меня был день рождения. Я ходил в театр…» — «Да…» — говорит она рассеянно.

В тот же день, к вечеру, 21:25. «Сейчас звонил Ларисе. Мать угасает. Лежит в ужасном виде. Уже сама даже воды не пьет. Хлеб под себя подгребает. Шапочку какую-то идиотскую надела. Долго она не протянет, говорит Лариса. Месяца два, разве что. Ну что ж, похороню, очищу квартиру. Выкину всё, или почти всё».

5 марта. «Звонил матери. Различил только одну связную, но загадочную фразу: „Надо держаться, приедут эти американцы“. Я ее все меньше понимаю. Рассудок у нее фрагментарный».

8 марта. «„Все нормально. Я уже рада умереть. Богдан где?“ Мать произнесла только эти три членораздельные фразы. Последняя: „Богдан где?“ удивительна, потому что я старательно умалчивал, что Катя уехала в Гоа и увезла Богдана. Но умирающая, видимо, имеет свою информацию, прямо из космоса. Она все же, видимо, приняла внука как главное событие своей жизни последних лет. Я поговорил и с сиделкой Еленой: „Кушает она плохо, жует, но не лезет в нее. Позвоночник — весь пролежень, в гное, кожа кое-где сошла. Одежду не меняем, выбрасываем. Только на сердце и держится. Я уже не понесу ее купать сегодня… Кровотечение у нее. Отек внутренних органов…“

Такое впечатление, что придется мне очень скоро в Харьков отправляться, даже в течение недели. Сразу стало как-то тихо и грустно. Любил ли я свою мать?.. Испытывал благодарность, что родила? Да».

9 марта. «Вчера Дима Сидоренко (охранник) высказал предположение, что меня в Украину не пустят русские, потому что я должник (Лужкову должен 500 тысяч), а недавно вышло некое постановление по этому поводу. То есть я не смогу похоронить свою мать, как не смог похоронить отца».

10 марта. «Звонил Ларисе. У матери все выделения кровавые. Лариса думает, что у нее был рак. Она гниет вся, и изнутри, и снаружи. Запах невыносимый. Еду ей уже не покупают. „Пища плохо проходит. Там уже такие пролежни! Кожа отдирается. Там кости видны. Проживет меньше месяца. Начала пить воду. И захлебывается. Одни мощи лежат. Открываю двери. Смотрю — шевелится или нет. Руки еле-еле шевелятся…“»

12 марта. «Смотрю, как спиливают постепенно дерево, затенявшее мне четыре года свет и жизнь. Захватывающее зрелище. Мужик в шапке и спортивном костюме, сильный, бензопилу порой одной рукой держит, вытянув вперед, а в ней ого-го килограммов…

Мужик спустился наземь, не дорезав две высокие ветки. Можно сказать, основной ствол… Нет, опять полез в коляску крана…

Да, все рано или поздно происходит. Дерево это они, кажется, решили извести совсем. Оно торчит обрубком до крыши двухэтажного здания, а работяги все не успокаиваются, и режут его теперь на уровне первого. Когда-то я мечтал, чтобы его срезали, а теперь мне даже жалко его. Дело в том, что из-за него было темно в квартире. Свалили! — стоят на стволе. Обвязали тросом оставшийся ствол дерева. Сейчас, видимо, слезут и станут пилить его на уровне почвы».

13 марта. «В 12:45 позвонила Лариса. Она пришла и нашла мою мать, САВЕНКО Раису Федоровну, мертвой. Попытаюсь поехать в Харьков. Миша (охранник) пошел за билетами. Я лег в темноте… и внезапно немного поплакал. Круглый сирота я теперь… исчезли какие-то нити».

Старуха лежала на диване. Она была похожа на увеличенную корку черного хлеба, надолго оставленного на солнце. Она была черна и местами желта. Рот у нее был приоткрыт, и оттуда выпирали огрызки металлических зубов. Челюсть была подвязана платком, но рот от этого не закрылся. Дело в том, что старуха умерла одна, никто при ней не находился. Умерла она с открытым ртом. Нашедшая ее мертвой наутро сиделка попыталась закрыть рот, но было поздно. Старуха была похожа на труп старухи, который он видел когда-то в центре опознания трупов под Вуковаром, в Сербии, ту старуху, правда, перед смертью пытали.