Ирвин Шоу - Добро пожаловать в город ! (сборник рассказов)

Я вернулся на свое место и приступил к репетиции акта второго сцены первой.

Все следующие недели Сандстрем аккуратно приходил на репетиции со своим блокнотом и автоматическим карандашом с маленькой лампочкой. Всегда рядом с ним в последнем ряду сидела миссис Сандстрем. Число родственников менялось: больше всего их появлялось на воскресных репетициях, когда они не ходили на работу, хотя я понятия не имел, чем они все занимаются.

Актеры перестали стараться и теперь лишь мямлили что-то невразумительное, едва произнося реплики, а за ланчем наводили справки о других вакансиях. Сандстрем сидел, как всегда, на своем месте, со своим блокнотом. Время от времени старательно рисовал на первой его странице шестиконечную звезду, после чего решительно захлопывал раскрытый блокнот.

Головные боли не отпускали меня вот уже две с половиной недели, и я жил только на кофе и аспирине, наблюдая через полузакрытые глаза за игрой устало бродивших по сцене актеров.

«Элспет, — говорил главный герой, — почему ты разговариваешь со мной в такой манере?» — «В какой „такой манере“?» — спрашивала Элспет, неизменно спотыкаясь на этой фразе, будто отсутствовала на сцене дней пять.

«Ты знаешь, о какой манере я говорю», — продолжал герой. «Не понимаю тебя», — отвечала Элспет, жуя при этом резинку. Больше я не мог этого выносить.

— Прошу вас, ради Бога, — заорал я, — выплюньте эту проклятую резинку!

В зале раздался шумок — впервые за три недели здесь кто-то осмелился повысить голос.

— Ну а для чего орать? — хладнокровно осведомилась актриса; встала и нарочно прошла по всей сцене не переставая жевать резинку.

Потом замедленным жестом вытащила ее изо рта и прилепила к золотистой арке в просцениуме. С той же медлительностью и с тем же высокомерным видом вернулась на свое место и тяжело плюхнулась на стул.

— Да двигайтесь же вы, наконец! — заорал я снова, вскакивая со своего режиссерского кресла. — Ведь вы же играете молодую, энергичную, страстную девушку! Вы должны не ходить вразвалочку, а летать по сцене, танцевать на ней! Нельзя вести себя на подмостках как свинцовый шкаф, дорогая! Мне нужны признаки жизни. И это касается всей треклятой труппы! Мы уже целых три недели играем не пьесу, а чьи-то похороны!

В зале на несколько мгновений воцарилась гробовая тишина — и вдруг главная героиня расплакалась. Плакала она минут пять, и я не видел никаких признаков того, что эта сцена скоро кончится, поэтому сказал, что на сегодня все — все свободны.

— Но имейте в виду, — продолжал я, — завтра я намерен внести жизнь в эту пьесу! Мы в самом деле начнем репетировать, уверяю вас!

Все актеры тихо сошли со сцены, кроме главной героини, — она плакала столь же громко, как и с самого начала.

— Послушайте, Роберт…

Оглянувшись, я увидел у себя за спиной Сандстрема с миссис Сандстрем.

— Неужели это так необходимо, Роберт?

Посмотрел на них повнимательнее: старательно вырядились по случаю воскресенья; казалось, их крайне озадачили мои действия, — в эту минуту я готов был и сам расплакаться. Но спокойно объяснил:

— Я только хотел, мистер Сандстрем, заставить ее быстрее двигаться по сцене. До сих пор все, по-моему, мертво.

— Мы так не думаем. — Сандстрем похлопал меня по запястью своим блокнотом, куда за все три недели репетиций не внес ни одного замечания или предложения. — Нам кажется, все идет отлично.

— Вся моя семья считает, что все идет просто превосходно, — подтвердила слова мужа миссис Сандстрем. — А ведь они следят за репетициями уже целых три недели.

— Ничего превосходного здесь нет! — возразил я, снова намереваясь спасти их от разорения. — По моему мнению, мистер Сандстрем, сегодня вечером нам нужно сесть с вами вдвоем, и все — абсолютно все — переписать заново.

— Будет вам… — начал было Сандстрем, и его маленькое, детское личико сморщилось.

— Начнем прямо с первого акта, — продолжал я торопливо, чтобы поскорее покончить со всем этим, чтобы мои попытки не были столь болезненными для меня, — и все перепишем напрочь, вплоть до третьего акта. Главное внимание уделим образу Элспет. Она ведь больше других на сцене, и нужно, чтобы она говорила на человеческом языке…

— Но она так и говорит, — возразил Сандстрем. — Я был знаком с ней пять лет, и именно так она говорила.

— Она говорит вполне естественно, — поддержала мужа миссис Сандстрем.

— Все это просто ужасно, мистер Сандстрем. — Я понимал, что слишком жесток сейчас к нему, но надеялся все же спасти его от разорения. — Если мы оставим все как есть, нам грозит неминуемый провал — полный провал.

— Вы в самом деле так думаете, Роберт? Честно?

— Да, именно так я думаю, честно, — повторил я, неожиданно для самого себя опускаясь на подлокотник кресла в проходе.

— Я думал об этой пьесе двадцать лет! — произнес Сандстрем, этот несчастный, немолодой уже человек, поднося руки к глазам. — В ней отражена чистая правда.

— Думаю, нужно поговорить с мамочкой и ребятами, — предложила миссис Сандстрем.

— Вы не против? — поинтересовался Сандстрем.

— Нет, прошу. Когда закончите, найдете меня в баре напротив. — И я направился по проходу к дверям, минуя всех родственников — числом пятнадцать.

Они внимательно прислушивались к нашему объяснению, а когда я шел мимо, все так и впились в меня глазами.

Я пропустил уже три стаканчика виски, когда в баре появился Сандстрем; заплатил еще за один, молча положил руку мне на плечо, помедлил.

— Всем им нравится, — объявил он, — семье. Они считают, что эта пьеса привлечет внимание публики; не видят в ней ничего плохого. И я с ними целиком согласен.

— Конечно! — вырвалось у меня, хоть я понятия не имел, к чему это слово относится.

— Мне кажется, Роберт, в свете того, что вы мне сказали, я могу прийти к выводу: вам сейчас уже не нравится моя пьеса.

Я встряхнул ледяные кубики в стакане.

— Мне стало понятно одно — вы не понимаете эту пьесу. Но это вполне естественно, Роберт. Вы слишком молодой режиссер для такой пьесы.

— Само собой, — согласился я.

— В таком случае, если вы не возражаете, я готов освободить вас от необходимости ставить ее на сцене.

— И кто же будет ее ставить?

— Я сам. В конце концов все, о чем рассказано в ней, произошло со мной. И я знаю, как это происходило.

— Ага! — Я вспомнил, что в его блокноте не сделано ни одной записи, ни одного замечания. — Я верну вам все оставшиеся у меня деньги.

— Половину, — сказал Сандстрем. — Мы с женой все обсудили и решили, что вы вернете нам только половину. Разве это не справедливо?

— Вполне, — ответил я. — Остается только надеяться, что «Это случилось в Рочестере» получит Пулитцеровскую премию.