Тимофей Круглов - Август

Дом просыпался после бессонной ночи. Уселся на крылечке веранды Иванов с первой утренней кружкой кофе и сигаретой.

Смотрел на небо над головой, на зацветающий клевер, искорками расцветивший газон, на высоченные, усыпанные разноцветными цветами толстые стебли дельфиниума и садовых колокольчиков; стебли, согнувшиеся от тяжести собственных цветов, колышащиеся плавно от порывов веселого ветра. Марта тут же прибежала, вскочила по деревянным некрашеным ступенькам на крылечко и тяжело плюхнулась рядом с Ивановым, придавив ему, по обыкновению, босую ногу горячим от солнца мохнатым телом.

— Это я просто заскучал от одиночества, — думал про себя Валерий Алексеевич, поглаживая Марту, покуривая, отпивая по глоточку крепчайший кофе с лимоном из большой кружки. — В Москве ведь людей миллионы, а все равно — один. Дома — Катя, Марта, соседи, а вот не хватало чего-то из той, давно ушедшей жизни. И хотя никогда не терзала меня ностальгия по Риге, а вот по людям, которые из нее разъехались вместе со мной во все стороны света, скучал, оказывается. И Санька, и Петров — как вовремя они появились у нас! И славные их жены, и дети. Эх, Толян, Толян! Тебя бы еще к нам и ничего мне больше не надо на этом свете. А вот если бы вернуть здоровье, денег немеряно заработать, путешествовать с друзьями по всему миру на белом круизном пароходе — по морям по волнам, нынче здесь, завтра там?!

Марта завозилась у ног, изогнулась гибко, голову подняла и посмотрела на Иванова с укором. Иванов вздохнул:

— Не бойся, Мартыня, мы с мамкой тебя одну не оставим. Куда мы без тебя? Видали мы уже эти дальние страны. Посидим дома, сколько уж там осталось?

Марта посмотрела хозяину прямо в глаза, подмигнула, высоко подняв короткие щетинки бровей, опустила большую, тяжелую голову на лапы, вздохнула шумно и замерла успокоенно.

— Наверное, воспоминаниями одними жив человек. Вот и мне, чего не хватало? Друзей? Нет, общих воспоминаний. Чтобы «жил, был я» не в одиночестве звучало. Ага, ага, а еще лучше, чтобы вся страна с тобой в унисон этими воспоминаниями жила, да? Чтобы все любили одно и одно с тобою ненавидели. Чтобы все защищали общие ценности вместе с тобой. Тогда бы ты был счастлив, Иванов? — сам себя спросил Валерий Алексеевич.

— А что, одна на всех Родина, одни ценности у одного с тобою народа, разве это эгоистическая блажь? Одна вера на всех — это блажь? Знаем мы, во что мультикультурализм и свобода греха превращается. Где она, цветущая разнообразием наций Европа? Весь мир по одному шаблону живущий — это что, свобода воли, Господом дарованная? Все одинаковые в мире Pax Americana тебе не нравятся, а единства своего народа тебе охота? — сам с собою разговаривал Иванов, забыв про остывающие остатки кофе.

— Так меру же знать надо, меру!

— А кто ее определит? Ты один?

— Народ. Церковь. Цвет нации.

— Ага, знаем мы, кто у нас теперь цвет нации. Тьфу!

Валерий Алексеевич больно прижег губу, попытавшись затянуться не с того конца догорающей сигаретой и раздраженно рявкнул на тут же вскочившую на лапы, готовую защищать хозяина Марту:

— Сидеть! — тут же стыдно стало. — Прости, зайка, ты хорошая, хорошая. Это папка твой дурак. — Иванов похлопал собаку успокаивающе, бросил злосчастный окурок в пепельницу, прихватил чашку с остывшим кофе и побрел в дом — бриться, мыться, одеваться, завтраком гостей кормить, показывать дорогу на речку; да и шашлык вчера так и не поджарили, ждет своего часа в огромной кастрюле.

Завтракать припозднились. Когда все гости собрались за большим, да еще и раздвинутым до овала круглым столом дедовской выделки, многие люди обедать собирались, наверное. Но, пусть их, «этих людей». Нам все равно, что они скажут!

Перешучивались Петров с Люсей, долго не спускавшиеся вниз со второго этажа, где была отведена им спаленка. Да там, наверху, комната не одна еще была в запасе, разве что не обставлены пока — никогда еще не собиралось у Ивановых столько людей сразу. Всех гостей большой свадьбы можно было бы спать уложить, случись такое дело. Да только свадьбы все уже позади. Вот детишки подрастут, тогда, может, еще и погуляем. То, что Толику уже уготована судьба либо с Люсей, либо с Дашей, тут уж близнецы сами решат, — всем было понятно. Хотя, жизнь, она ведь штука такая, никогда еще не удавалось родителям за детей своих жизнь прожить, все равно это уже их, малышей, собственное дело.

— Валерий Алексеевич, а ведь муж мой с утра встает и говорит: я отныне здоров и таблеток и процедур лечебных более не желаю! Меня Вырица вылечила, говорит. И ведь серьезно так говорит, не шутит! — Люся пытливо посмотрела на Иванова зелеными глазами — свежими, ясными, молодыми, не скажешь, что доктор наук. Просто красавица молодая и даже где-то озорница. — Открывайте секрет, дорогой хозяин, что тут у вас за чудеса?

— Да вы, Люся, и Андрей с вами вместе, просто закисли в городе среди гранита, дождей и туманов с Невы. А тут у нас деревня. Вот и весь секрет, — попытался отшутиться насторожившийся невольно Иванов.

— Воздух тут, Люсенька, воздух, как в детстве, вот и все дела. Не могу надышаться просто, — поддержал Иванова Саша Анчаров.

— Нет, Валера, я и в самом деле другим сегодня проснулся, — совершенно серьезно заявил, не забывая уплетать блинчики с домашней сметаной, Петров. — И грудь зажила. — В качестве доказательства Андрей Николаевич не постеснялся расстегнуть до пупа легкую модную рубашку, заботливо отглаженную с утра Люсей. Все ахнули. Там, где была сплошная рана, состоящая из множества микроскопических, но глубоких порезов, рана, не заживавшая толком второй год, влажно поблескивала чистая, гладкая кожа; только немножко черточками вдавленными покрытая, как будто на траве отлежал грудь Петров, загорая.

— Я ведь дама не простая, ученая, — очень просто сказала Люся. — Бывает такое иногда с другими болезнями и другими травмами. Но не с этим делом.

Все вдруг замолчали. Даже дети, весело оравшие от восторга во дворе, рядом с верандой, прыгая вокруг невозмутимой Марты, не желавшей отдавать им свой любимый мячик.

Переглянулись со значением Саша с Глафирой. Петров позабыл застегнуть рубашку, с удовольствием поглаживая себя по переставшей наконец-то саднить груди. Машенька метнула острый взгляд черных цепких глаз на неожиданно помолодевшего диабетика Кирилла. А тот на жену посмотрел, поняв, что не показалось ему сегодня утром — снова расцвела подруга, почти как в начале их совместной службы.

Только Иванов с Катериной, как ни в чем не бывало, закусывали всякой консервацией, привезенной во множестве хозяйственной Глафирой из Костромы. Но теперь все гости смотрели, не отрываясь, на хозяев дома, как будто те знали какой-то секрет и им не рассказывали.