Айрис Мердок - Ученик философа

Том не размышлял о природе этих разнообразных отношений, которые, несомненно, вызывали бы (и в самом деле вызывали) живейший интерес, например, у Айвора Сефтона. Том любил Алекс, Руби, Брайана и Джорджа — бездумно и по-разному; он чувствовал разницу, но не вникал в нее. Он не брал в голову подобные вопросы, а если они когда и начинали его беспокоить, он тряс головой, будто отгоняя рой пчел, желающих поселиться у него в мозгу. Это было просто. Он ненавидел скандалы, избегал их и обнаружил (на свое счастье), что его близкие на самом деле не хотели его втягивать; они словно по наитию наделили его благословенным нейтралитетом, статусом человека, которого нельзя ни во что вмешивать или вербовать в сторонники. Легче всего ему было с Руби и Брайаном. С Руби он просто давал волю обыкновенному природному эгоизму, которому Руби охотно потакала. Он никогда не задавался вопросом — что она о нем думает, судит ли его. Брайан был для Тома чужаком, которого он любил и уважал и который довольно убедительно играл роль отца. (В каком-то смысле Брайан был более решительным отцом Тому, чем Адаму.) Том не был близок с Брайаном, но точно знал — доведись им попасть в кораблекрушение, они смогли бы встать плечом к плечу. Алекс и Джордж были с закидонами. Когда Алекс заполучила Тома (нет, она вовсе не похищала его из колыбели в комнате Фионы), Брайан, только что обретший независимость, уже встал на путь долгой мести. Он мстил матери за то, что та всегда предпочитала ему Джорджа. Одновременно с этим Джордж, переживая особенно несчастливый период своей жизни, тоже начал мстить матери — за ее откровенные и эгоистичные проявления любви. Алекс, воображавшая себя бойцом, оказалась одинокой, отвергнутой, в опасности. Появление Тома все исправило, он был просто послан свыше — новый объект для привязанности. (Алан привез Тома в Белмонт на руках, и ребенок цеплялся за лацканы его пальто, как маленький зверек: Алекс едва разжала яростно скрюченные пальчики.) Конечно, она любила его и хотела присвоить; любовь всегда была для нее игрой. Она хотела забрать у Фионы сына с момента его появления на свет, и, без сомнения, победа стала бальзамом для ее ревнивого сердца. Но она и нуждалась в этом ребенке, инстинктивно, — как в оружии против его братьев, особенно против Джорджа.

Сработал ли этот план, смогла ли она разжечь соперничество — неясно; может быть, в каком-то смысле слишком хорошо сработал. Брайан, конечно, был уязвлен, но утешался чувством долга, как всегда бывало с ним и в других жизненных невзгодах. У Брайана, несомненно, был тяжелый характер, и его действительно могло подбодрить какое-нибудь рациональное занятие. Опасны для Тома были эмоции Алекс, «ужасность» Джорджа. Брайан словно подходил вброд, глядя, как мальчик в реке борется с течением. Мальчика следовало вытащить, привести в чувство, высушить, поставить на ноги, объяснить, что к чему; и Брайан не мог не полюбить человека, которому так служил и которого защищал. Джордж, в той мере, в какой действовал in loco patris [41] Вместо отца (лат.). , был движим менее очевидными мотивами. Том в детстве порой боялся Джорджа, но по прозаическим причинам: несколько раз он оказался мишенью для ярости Джорджа, и эти эпизоды ему запомнились. Но он не затаил обиды. Как ни странно, Брайан, гораздо более похожий на Джорджа, чем Том, совсем не понимал Джорджа, а Том его каким-то образом понимал. Во всем существе Тома не было ни капли того, что делало Джорджа самим собой, но Том видел и чувствовал это, не умом, не теоретически, но интуицией любящего человека (ведь он, конечно, любил Джорджа). Поэтому теперь, будучи уже взрослым, Том совершенно по-новому боялся Джорджа и за Джорджа. Что-то в этом понимании побудило Тома на единственный пока что сознательный поступок по отношению к семье. В непостижимом механизме семейных звезд и планет Джорджу пришла пора снова стать ближе к матери. Они были похожи, Алекс и Джордж, и особая задача Тома была в каком-то смысле выполнена. Старый договор между Алекс и Джорджем на самом деле не был разорван. Том начал отступать в сторону, удаляться, и по мере того, как он уходил, бесшумными волчьими скачками приближался Джордж, стремясь занять освободившееся место рядом с Алекс. Встретившись на пути — обменялись ли братья взглядом? Может быть. Если да, то очень двусмысленным.

Эммануэль Скарлет-Тейлор был относительно новым явлением в молодой жизни Тома. Том вообще любил всех и со всеми дружил, и пока что если и устанавливал с кем более тесные отношения, то лишь в силу обстоятельств. Его любовные связи, которые он называл романами, проходили безболезненно и без осложнений, в основном по причине здравомыслия участниц. (Тому просто везло.) Ему еще не было близко понятие серьезных отношений, кроме разве что не осмысливаемых им связей с членами семьи. Юноша-ирландец оказался чем-то новым. Он был на два года старше Тома, а в этом возрасте два года очень много значат. Том смутно воспринимал его как представителя интеллектуальной элиты, нацеленного на диплом с отличием, мрачного одинокого гордеца. Ирландец слыл наглецом и грубияном. Тому он никогда не грубил — по правде сказать, просто не обращал на него внимания. Когда Скарлет-Тейлор въехал в дешевые обшарпанные меблированные комнаты, где жил Том, Тому стало неприятно, он даже разозлился. Однако скоро он по-другому взглянул на своего соседа.

Первая и самая разительная перемена в его мнении произошла одним нетрезвым декабрьским вечером. Том с приятелями собирался на «обход» пабов в центре Лондона. Выходя из жилища Тома, они наткнулись на Скарлет-Тейлора. Движимый любопытством и вежливостью, Том, еще едва знакомый с ирландцем, позвал его в компанию. К удивлению Тома, Скарлет-Тейлор согласился и пошел с ними, сохраняя при том молчание и явно погрузившись в собственные мысли. «Обход» предполагалось начать с «Вороного коня» в Сохо, потом через наиболее Разгульные пабы южного Сохо, через Лестер-сквер, по Уайтхоллу и к реке. В пабах, уже разукрашенных к Рождеству, было шумно и людно. Скарлет-Тейлор говорил мало, но, как заметил Том, много пил. Сперва пиво, потом виски. Конечной целью был «Красный лев» на дальнем конце Уайтхолла, но пока компания дошла до «Старых теней», большая часть ее рассеялась, и Тому пришлось пасти своего изрядно подвыпившего соседа. Когда они добрались до «Красного льва», тот оказался закрыт. Том и Скарлет-Тейлор направились к реке, прошли по мосту, потом по набережной. Был прилив, и казалось, что, перегнувшись через перила, можно коснуться воды, которую морщил волнами восточный ветер. Со Скарлет-Тейлора свалились очки, но были пойманы на лету. Спутники пошли обратно по Уайтхоллу, подняв воротники. Том с безоблачным, раскованным дружелюбием подвыпившего человека взял Скарлет-Тейлора за руку, но совсем не обиделся, когда друг, как он теперь о нем думал, быстро высвободился. Затем Том запел, причем довольно громко. У него был скромный, но приятный баритон, которым он гордился и который, когда это не выглядело хвастовством, любил продемонстрировать. Он затянул песню елизаветинских времен: «Она отвергнет — мне не жить; скажу ли ей о том?» [42] Английская песня на стихи Томаса Кэмпиона (1567–1620), музыка Филипа Россетера (1567–1623). На второй строфе Скарлет-Тейлор начал подпевать. Том вдруг оборвал песню и стал как вкопанный, цепляясь за фонарный столб. У Скарлет-Тейлора был восхитительный контртенор.