Макар Троичанин - Кто ищет, тот всегда найдёт

Разбудили свои архаровцы, ввалившиеся в палатку в глубоких сумерках и не разглядевшие в её темноте распластанное тело героя-командира. Как всегда нервно-возбуждённые после тяжёлого и утомительного полевого дня и долгой возвратной дороги, они громко, не стесняясь, обсуждали загадочное отсутствие Иваныча — так меня называли, уважая не возраст, а должность, — с Марьей, нисколько не беспокоясь и не думая о поисках пропавшей или затерявшейся пары. Правда, я, когда уходил, предупредил, что могу задержаться на ночь — маршруты-то дальние — но та ночь прошла, а они и в ус не дуют. «Ох, уж эта молодёжь!» — подумал скорбно-прощающе о ровесниках. Пришлось найтись самому. Они искренне обрадовались, не знаю только чему: то ли тому, что нашёлся, то ли тому, что не надо искать.

И с радостью убежали обедать и ужинать разом. Тотчас, словно ждала за палаткой, явилась Марья с дымящейся кружкой в руке.

— Вот, Алевтина Викторовна просила передать, — осторожно поставила кружку на шаткий стол.

— Что это? — спросил я, садясь с вытянутой на спальном мешке больной ногой.

— Травы какие-то, от воспаления и болеутоляющие, — невнятно объяснила она и исчезла, будто и не приходила.

«Яд!» — убеждённо решил я и попробовал. Оказалось приятно и даже вкусно. «Пусть отброшу коньки», — думаю, — «но с блаженной улыбкой на охладевших устах», — и выдул, не сдержавшись, всю кружку до дна, почти враз страшно пропотел и ослаб. «С чего это она?» — подумал об отравительнице, но был слишком слаб, молод и туп, чтобы удерживать внимание на факте не моего ума и опыта.

Вернулись довольные парни. Мы пометили на моей схеме заснятые маршруты, обсудили порядок съёмки оставшихся. Волчков — молодчина — согласился постаршинствовать, операторы принялись при свете свечи проверять записи записаторов в полевых журналах, а я снова залёг. Слышал сквозь дрёму, как меня накрыли жаркой конской попоной, слышал невнятные разговоры, но участвовать был не в силах. А сон всё не шёл, хотя, после сладкого, это вторая моя слабость. Я спал всегда и везде, где только мог, и столько, сколько позволяли обстановка и обстоятельства. Как-то в институте, окончательно разозлившись на себя, я решил покончить с досадной слабостью — выспаться раз и навсегда. Когда все с утра ушли на лекции, залёг в пустой каморке Красного Уголка, где хранились пока не нужные вдохновляющие красные атрибуты демонстраций и собраний, и затих, пообещав не просыпаться хоть сутки, хоть двое. И надо же — сна ни в одном глазу! Провалявшись так с час, чертыхаясь и чихая от праздничной пыли, я вылез помятой кошкой и почапал тоже на лекции, не сомневаясь, что на какой-нибудь из них обязательно задремлю. Психопатологи знают, что хороший сон — показатель здоровой нервной системы. Я в этом дико сомневаюсь. Мне кажется, что мои нервы легко впадают в спячку от постоянного взвода. Обязательно выясню в больнице и, может быть, если удастся, если создадут условия, поставлю рекорд по продолжительности сна во славу… нашей… великой… Родины…

Уверен, что только-только смежил очи, а меня уже грубо расталкивают, стащили попону, орут, не считаясь ни с раной, ни с чином. Что ни говори, а лучше, когда последний защищён стенами кабинета и смазливой секретаршей. О-хо-хо! Дожить бы! Не больно-то и охота.

В распахнутую половину входного полога палатки вливается, крадучись по полу, препротивный холодный воздух. Туман, заглядывая, клубится, не решаясь вступить в тёплое нутро, и довольно светло в проснувшемся таёжном мире. Неужто утро? Чего ж не разбудили? Сами, небось, уже собрались. И вправду: Волчков, всунувши внутрь голову, повязанную платком по-пиратски, сообщил, что уходят, и мудро посоветовал напоследок:

— Выздоравливай.

— Ладно, — вяло пообещал я, не представляя, что делать. Хуже нет, как быть вышвырнутым из накатанной колеи, даже если она с колдобинами и грязью. Решил пока собрать манатки — здесь они больше не понадобятся. Большую часть оставлю ребятам: фонарик, запасные батарейки, две свечи, мыло, журнальное старьё, конечно, шортики и, вроде бы, больше нечего. На выброс: остатки кед — поеду в кирзачах, полотенце, которым вытирал одновременно и лицо, и ноги, и тело, и миску, и… в общем, выкидываю. Одни трусы с майкой — тоже. Ничего и не остаётся. Оно и лучше. Барахолку прервал Кравчук:

— Готов? Через полчаса в путь.

Последние полчаса нынешнего, первого и неудачного, полевого сезона. Нестерпимо захотелось остаться. Может, заживёт нога и так? Попробовал посгибать в колене и завыл. Нет, не заживёт, подлюга.

Через полчаса наш санитарный караван был готов. Впереди, естественно, караван-баши, т. е., я…

— Дон Кихот, — съязвила Алевтина, критически оглядев Росинанта и всадника с костылями вместо пики и рюкзаком в связке со спальным мешком вместо щита. Ладно, я — дон, но вы, дорогая моя, не Дульцинея, не тянете на даму сердца, даже на даму живота, даже… Нет, я не должен попусту растрачивать драгоценную нервную энергию перед трудной неизведанной дорогой. Вспомнил, как я лихо усаживался на скакуна.

Сообразительный Дима, подстёгиваемый желанием скорейшего освобождения от ненужного хлама, предложил поэтапную загрузку. Сначала засёдланного Росинанта подвели к столу и прислонили к торцу боком. Привыкшая ко всему, давно махнувшая на всё хвостом, лошадка не сопротивлялась. Сопротивляться попытался я, но силы оказались неравными. Два бугая, Кравчук и возчик Горюн, подхватили под мышки и поставили на стол. Потом один подпёр аргамака, а второй почти втащил меня в седло. Им ещё повезло, что я не надел доспехи.

— В седле-то сидел когда-нибудь? — нагло поинтересовался оруженосец.

Я с высоты утвердительно мотнул головой, опасаясь свалиться:

— Конечно, только в автомобильном.

Горюн улыбнулся одними глазами, оценив юмор висельника, и обнадёжил:

— В этом удобнее.

К нему стоило приглядеться лучше: я доверял ему не только ногу, но, может быть, и жизнь будущего ленинского лауреата. Конечно, лучше бы иметь для солидности и престижа походного помощника помассивнее и повыше, но и этот, в общем-то, был неплох. Ростом, как и должно быть, пониже меня, зато фигурой пообъёмнее, особенно в широких прямоугольных плечах, свидетельствующих о внушительной силе и надёжности. Но больше всего в нём мне нравились слегка кучерявившиеся длинные русые волосы под Энгельса и, сверхособенно, аккуратная бородка и пышные усы Маркса, делающие лицо мужественным и красивым. Вырасту большой, обязательно заведу такие же. Правда, по тому, что растёт сейчас, не уверен, что получится. Горюновы заросли оживлялись девичьими светло-голубыми глазами, вечно смеющимися вприщур, а бархатистый ровный баритон завораживал, наверное, не только лошадей, но и слабые женские души. Джеклондоновскую привлекательность нисколько не умаляла сверхскромная, но удобная одёжка — подогнанный по фигуре противоэнцефалитный костюм с ковбойкой, видневшейся коричневыми клеточками в открытом вороте, и растоптанные, но целые, кирзачи со стягивающими ремешками и посветлевшими от времени носками.