Макар Троичанин - Кто ищет, тот всегда найдёт

— Ты хотел меня убить? — спрашивает, улыбаясь одними глазами, пряча нижнюю часть лица в пушистом воротнике. Стоит такая… как в кино.

— Нет, — оправдываюсь, — я нечаянно, — и прячу свою морду в поднятый воротник, не зная, что ещё сказать.

— Совсем пацан, — обидно пожурила она, наверное, в отместку за то, что не взял замуж. — Как нога?

— Зажила, — отвечаю, оживая духом, выставил ногу на пятку и покачал носком из стороны в сторону. — Как новая. Спасибо.

— Не за что, — смеётся, довольная, — больше не лазай по скалам. — Откуда знает? Когда это я проговорился? В бреду или под наркозом? — Лечить больше не буду.

— А я к Константину Иванычу обращусь, — упрямлюсь.

— И он не станет: уезжаем мы в Приморск на днях, — ошарашивает сногсшибательной новостью.

— А Марат?.. — бормочу растерянно и глазею на неё сверхидиотом.

Она ещё пуще хохочет.

— А Марат остаётся здесь.

— Так вы?.. — и хлебало раззявил, догадываясь.

Посерьёзнела.

— Да, — подтверждает, — мы… - и больше ни словечка.

А мне и не надо, я — сообразительный, я и без того чуть не подпрыгнул от второй за этот короткий вечер радости. Выходит, не такой уж я законченный негодяй, если помог устроить счастье двум бесконечно хорошим людям.

— Где будем жить, не знаю, — говорит одна из них, — но будешь в городе, приходи в Главный госпиталь флота, там узнаешь. Обязательно заходи. А сейчас мне надо бежать — опаздываю на дежурство: Константин Иванович ждёт. Да, у нас о тебе некоторые, — она подчеркнула слово интонацией, — помнят, — повернулась: — До свиданья, Васенька, — засмеялась, помахала ручкой в белой варежке и стала удаляться насовсем — не королева, а фея. А я, наконец-то, подпрыгнул и так зафутболил ком снега, что долго прыгал на одной ноге, тряся отбитой.

Дома на чистой и хорошо заправленной горюновской постели валялся Игорёк. Сколько мы с ним жили, а я так и не научил его аккуратности. А ещё замуж собрался! Сам-то я аккуратный до щепетильности. Ничего не значит, что моя кровать не заправлена неделями, что часто немыта посуда и мусор в углах скопился. Не в этом дело. Главное, что я знаю, как должно быть, и не устаю об этом говорить. А не делаю потому, что воспитываю силу воли. Если бы кто знал, чего мне стоит сдерживать себя и не заняться уборкой против воли.

— Привет, — лениво цедит бывший мой квартирант и поднимает в приветствии ногу, поскольку руки подложены под дурную башку.

— Здорово, — отвечаю и шмякаюсь на свою кое-как застеленную с утра постель. — Ты что, в самоволке? — это я тонко намекаю на толстые обстоятельства семейной службы.

Он понял и смеётся, довольный подкаблучной жизнью.

— Последний денёчек холостякую. Завтра — свадьба.

Завтра — суббота и, значит, последний день рабочей недели.

— Поздравляю, — говорю, не сомневаясь, что завтра вечером придётся опять маяться в пьяной толпе.

— Потом, — отвечает конченый холостяк, — поздравлять будешь. Сначала побудь свидетелем.

Я хмыкнул, представив презанимательное зрелище.

— Свидетелем чего? — уточняю, прихохатывая. — Первой брачной ночи?

Жених тоже ржёт.

— Обойдёшься, — осаживает, — достаточно и того, что заверишь подписи в ЗАГСе.

Я разочарованно вздохнул: кина не будет.

— Не могу, — отказываюсь от ответственной роли, — работать надо.

— Не надо, — ухмыляется жених, — я тебя отпросил у Когана. Так что можешь сказать спасибо старому товарищу, безвременно взошедшему на супружеский эшафот. Всё, ухожу, — приговорённый резво поднялся, — готовиться надо.

— Постель-то поправь за собой, — не упускаю случая поучить аккуратности. — Горюн — дядька серьёзный, может и по шее накостылять.

— Не сможет, — ухмыляется безнадёжный неряха, — за лошадьми умотал до понедельника-вторника, — но постель, всё же, поправил. — Я с утра пораньше забегу, а то проспишь с радости. Чао!

С третьей радости, мысленно подытоживаю я — и верно, что бог троицу любит. Вставать и бередить радость без причины не хочется. Лучше полежать и пережить ещё раз все три кряду.

Не успел как следует устроиться, как толкают, швыряют бесцеремонно из стороны в сторону, и противный голос как из-за угла:

— Так и знал, что проспишь. Вставай, засоня!

Хотел натянуть одеяло на голову, но не нашёл, пощупал рядом — оказывается, я на нём заснул. Пришлось приоткрыть один глаз: Игорёк!

— Ты чё вернулся? — сиплю недовольно.

— Куда вернулся? — злится. — Почти девять уже.

С трудом сел.

— Только прилёг на минуту, — оправдываюсь. Гляжу в окно — светло отчего-то. — Утро, что ли? — догадываюсь.

— Давай, шевелись, — командует беспощадный друг, — опоздаем.

— Куда? — спрашиваю вяло, запамятовав об ответственной роли брачного секунданта.

— Куда, куда… — кипятится Игорёк. — Да проснись же ты, наконец! Бедная твоя жена!

Я вмиг почти проснулся и даже рефлексивно встал.

— Какая жена? Разве не ты женишься?

— Я, я… одевайся…

А я и не раздевался. Плетусь к вешалке, напяливаю полушубок, привычно загибаю дырки на носках поверх ступни, всовываю лыжи в валенки.

— Ты что, в этом собрался?

— А что? — не понимаю, чем он недоволен: вот и учи на свою голову аккуратности.

— Посмотри на меня, — рычит. Расстёгивает шикарное пальто, под которым костюмчик — блеск и белая рубашенция с селёдкой.

— Глаза б мои на тебя не смотрели, — восхищаюсь стильной одёжкой. Может, мне тоже на время жениться.

— Хочешь, чтобы люди подумали, что я свидетеля подобрал в вытрезвителе? — кипятится денди.

— Ага, — соглашаюсь, — отведи меня назад — я досплю.

— Доспишь, когда тебя холодной водой обольют.

Я сразу вздрогнул всей шкурой, представив насильственную водную процедуру, и даже почувствовал, как она отстала от костей, зато окончательно проснулся.

— Где твой костюм? — допытывается Игорёк.

— Вот, — показываю на стул, на спинке которого обвис плечами мятый пиджачишко.

— А брюки?

Где же они? Отвернул пиджак — нет. Как пить дать — спёрли! Что за народ? Последнее утянут.

— Наверное, — предполагаю, — Горюн надел.

— Какой Горюн? — опять заводится порядком поднадоевший жених. — Он в них с мылом не влезет. Где забыл? — и смотрит пристально, следователем.

Так я и сознался! Подвести даму? Да никогда в жизни! Не в наших благородных правилах. Сарнячка вроде бы не приставала. Стал туго соображать.

— Эврика! — кричу. Отворачиваю матрац: — Вот! — лежат, миленькие, разглаженные, хоть сейчас под венец.

Игорёк взял, встряхнул, поморщился.

— В таких даже в гроб не кладут, — и исчез за дверями. А когда через пару минут появился, то держал в руке чей-то электроутюг. Всё смахнул со стола на печку, постелил моё одеяло — мог бы и своё принести, — поверх разложил брюки.