Татьяна Апраксина - Жасмин и флердоранж

— Может быть, позвонить?

— У нее нет телефона. У нее фобия на телефоны. Особенно на мобильники.

— Наверное, это неудобно…

Или, напротив, очень удобно. Особенно если распространить не только на телефоны, но и на рации, пейджеры, коммуникаторы и средства связи вообще; если бы эту печальную особенность еще и можно было бы включать от случая к случаю — но увы. Так не бывает.

Вообще непонятно, зачем все эти лишние хлопоты. В аэропорту можно заранее арендовать машину и добраться самостоятельно. Впрочем, в чужой монастырь со своим уставом соваться не стоит. Лучше познакомиться с ним, по возможности не влияя на объект даже в ходе наблюдения. А если и влияя — в одну-единственную сторону: произвести на благородное семейство по возможности приятное впечатление; ну хотя бы нейтральное. Судя по рассказам о семействе, придется потрудиться, но неделю можно пробыть и в аду, если знаешь, зачем; никакого ада не предвидится. Просто неделя работы.

Невысокая, не больше метра пятидесяти, стройная темноволосая женщина возникает из толпы, как Афродита из пены. Пена стеснительно скатывается, оползает, образуя свободное место. Вокруг женщины — ореол прохладного, почти зимнего воздуха, и кажется, что по краям этого стеклянного колокола должен собираться иней.

Дамы приветствуют друг друга без слов, но это целый ритуальный танец жестов, коротких улыбок и кивков. Наконец, доходит дело и до спутника. Вопросительный взгляд, приподнятые брови, не произнесенное вслух «представь!».

— Это Максим, — констатирует очевидное супруга.

— Добрый день.

— Здравствуйте. Я Камила Каминьска, — неуверенное, слегка торопливое рукопожатие. — Пойдемте отсюда?

Сестры очень похожи. Рост, сложение, пластика — то плавная, то рваная, словно управляющий движениями сервопривод порой слегка подтормаживает, не успевает за сменой команд. Лица с острыми чертами, с белой, не загорающей под любым солнцем кожей. Разница в мелочах: у Камилы по носу и щекам россыпь рыжих веснушек, волосы не черные, скорее, очень темного каштанового оттенка, с выгоревшими проблесками, заставляющими вспомнить палисандровую доску. Глаза… нет, не разобрать на ходу, но много светлее — серые, серо-голубые?

Очень большая для такой хрупкой женщины машина: четырехдверный толедский внедорожник «Libertad». Перламутрово-серый, хищно поглядывающий из клетки парковки на малолитражных соседей. С чавканьем распахивает пасть багажного отсека, облизываясь на сумки и чемоданы.

— Закидывайте вещи.

— Давайте, я поведу? Вы покажете дорогу.

— Вы только что с самолета!.. — машет руками Камила.

— Ему не привыкать, — ядовито замечает Кейс. — На самом деле он просто приревновал это чудовище. Большие игрушки — они же для больших мальчиков, так?

Камила сдвигает брови, прислушивается, словно ее отделяет толстая стеклянная стенка, и нужно читать по губам и жестам, пытаться понять, что ей говорят. Глаза у нее все-таки серо-голубые, темные и непрозрачные, как зимнее Балтийское море. Недоумение прокатывается по взгляду. Волнение 3 балла, мелочи.

— Ведите. Когда свернем с шоссе, вы поймете, почему нам нужно именно это чудовище. Помягче с ним, он весь на гидравлике. — Говорит она слегка неритмично и неуверенно, как человек, который хорошо помнит написание слов, но не произношение.

— Может быть, вам удобнее говорить на романском?

— Едва ли это будет удобно вам, — усмехается Камила, но в улыбке слишком много льда. Снежная Королева слегка обижена. Понятно. Больше так не надо. Проще привыкнуть и подстроиться. — У меня было мало практики, извините.

— Ну что вы, я вовсе не имел в виду… я вообще не говорю по-польски.

— Я и не подумала, ну что вы! — теперь Снежная Королева подтаивает от смущения: извинений она тоже не хотела, равно как и замечаний. Хорошо, просто игнорируем. — А вы совершенно не обязаны…

— Давайте уже поедем, — говорит Кейс, к общему облегчению разрывая паутину.

Действительно, иногда лучше вести, чем говорить. Особенно такую приятную машину.

Господи, думает Камила, да он же совсем еще мальчик — лет двадцать пять, наверное. Если не меньше. По лицу, по рукам не определишь: от двадцати до тридцати, плюс явственный отпечаток долгого перелета. Две трети мальчика размазались по воздушному коридору, потерялись, как багаж у плохой авиакомпании, и остался только прочный титановый скелет неопределенного возраста. Крупный, самоуверенный, ладный. Раза в полтора больше, чем это было бы удобно. Метр восемьдесят пять или выше, фигура — из тех, что сразу вспоминаются сотрудники охраны, боевики, детективы, африканские и террановские спецвыпуски новостей, посвященные терактам и вооруженным конфликтам. Двигает руль кончиками пальцев, а ведет хорошо, плавно и выдержанно, молча, ритмично поглядывает в зеркало. Профессиональная повадка; неприятная механистичная вежливость без смысла, по выучке.

Даже одной трети достаточно, чтобы его было слишком много. Он как-то удивительно материален — тяжелым правильным профилем, очень хорошим, сшитым безупречно по фигуре льняным костюмом, легким, ровно в меру пряным и сладким ароматом Cedre. Идеальный робот-полицейский с обаятельной мальчишеской улыбкой. И неприлично, шокирующее молод; если бы хотя бы выглядел постарше — еще куда ни шло; Господи, что за наказание…

Катажины не видно, не слышно — поджала ноги и дремлет на заднем сиденье, свесив руку вниз. Впрочем, даже и после дороги выглядит много лучше, чем в прошлую встречу. Когда же это было? Почти четыре года назад, как раз до переезда в эту ее глушь с джунглями и террористами. И слегка поправилась, и порозовела, и — о чудо — ногти не обкусаны. Стала гораздо спокойнее, это заметно с первой минуты.

Машина сворачивает на грунтовку. Водитель морщит лоб, хмыкает.

— Никогда не думал, что в Европе остались такие реликтовые дороги.

— Мы специально забрались в такую местность, — объясняет Камила. — Эти дороги лишают район популярности. Зато до моря полкилометра, до ближайшего поселка — пять.

— Вы же живете с родителями? Не страшно?

— И с бабушкой. Нет — у нас хорошая машина.

— Двигатель нужно перебрать, — качает головой крупнокалиберная модель робота-полицейского. — Слышите — вот, а если прибавить…

— Действительно… — на пределе слышимости такой саднящий не то хрип, не то посвист, словно одышка астматика. Ну и слух у мальчика.

— Я займусь, если позволите.

Камила украдкой передергивается. Двигатель он отладит, а дальше что? Переложит черепицу на крыше? Починит забор? Вобьет все гвозди и вскопает огород? Вот спасибо… ремонтный комбайн мы не вызывали, кажется. Что за бестактность? Распоряжаться чужими вещами, еще не успев даже оказаться в доме…