Пол Тот - Ш-ш-а...

– Я бы на твоем месте поспал прямо здесь, – сказал Рей Стиль.

– Думаю, на этот раз ты прав, Стиль.

– Просто немного поспи, Правильный. Завтра будет такой же долгий день, как сегодня, если не дольше. Посмотри какой-нибудь хороший сон. В последнее время это единственная хорошая вещь.

Кто-то пнул меня в ногу:

– Эй! Проснись, старик. Здесь нельзя спать.

– А?

Я открыл глаза. Парень с выбритой головой смотрел на меня сверху вниз.

– Я сплю, – сказал я ему. – Не могу проснуться, даже если захочу.

– Слушай, старик, нельзя спать в Нижнем городе.

– А в Верхнем можно?

– Без шуток. Тут Нижний город. Недавно двух бездомных дуроломов пришили, старик, когда все остальные разошлись по домам. Черепушки начисто кирпичом раскроили. Застрянешь после полуночи, сам напросишься. Забьют насмерть, старик. Какие-то больные долбаные задницы. – Он протянул руку и сказал: – Пошли. Сваливаем отсюда ко всем чертям.

Я схватился за руку, он меня поднял. Руки у него большие, на предплечье какой-то символ. На спине объемистый рюкзак.

– Что означает эта татуировка, если можно спросить?

Он потер рисунок:

– Свастика, старик.

– Что?

– Как-нибудь в другой раз объясню. Давай просто найдем безопасный ночлег.

– Ты хочешь мне помочь?

– Пока будем вместе держаться. Пока не кончится это дерьмо с убийствами. Надо признать, ты не похож на тех, с кем я нормально дело имею. Что это за хреновина с Реем Пуласки на всем пиджаке?

– Я ищу свою тетю.

– А где она?

– В том-то и дело. Не знаю. Она должна меня найти, даже не зная, что ищет меня. Поэтому я ношу на себе свое имя.

– Почти то же самое, как если бы кто-нибудь начал меня искать. Наверно, можно сказать, ты носишь на рукаве свое сердце.

– А?

Он разговаривал через плечо, потому что я плелся следом. Мы направлялись к регулярному городу, дневные толпы с каждой секундой редели, оставляя за собой мусорный хвост тинейджеров на скейтбордах.

– Я костюм твой имею в виду. Кто-то оторвал от одного рукава три дюйма?

– Нет, так и было. А остальное случилось, когда один тип побил меня прошлым вечером.

– Если кто-нибудь к тебе привяжется, посылай ко мне. Люблю драться. Для меня единственный способ расслабиться.

– Я не умею драться. Вообще ничего не умею. Только навлекать неприятности на свою задницу.

– Уже понял. Значит, в бега пустился?

– Не совсем. Просто не всегда точно знаю, кто… – Тут я вспомнил: если не знаешь, что сказать, держи рот на замке.

– Меня зовут Триггер. Триггер Скотт.

– Триггер? [6]Никогда такого не слышал.

– Это не настоящее имя. Настоящее – Гарольд Скотт. Да мне Гарольд не нравится. Вдобавок я не волосатый. – Он провел рукой по голове.

Я улыбнулся.

– Почему ты выбрал прозвище Триггер?

– Родители вечно талдычили, что у меня темперамент на волосок от взрыва. Поэтому я побрил голову и назвался Триггером, просто назло. Сработало отлично. Они меня на другой день выперли.

– Мама меня тоже выгнала.

– Ну? За что?

– Я ее грузовиком чуть не переехал. Хотя это было случайно.

– Кругом куча чокнутых родителей. Некоторые вполне заслуживают, чтобы их переехали грузовиком, а то и хуже.

– Я и стараюсь найти тетю, потому что мама умерла. Понимаешь, не знаю, где она жила, а тетя, по-моему, знает.

– Как это вышло, что ты не знаешь, где жила твоя мать?

– Она уехала из дома после того, как меня выгнала.

– Никогда не слыхал, чтобы мать от детей убегала. Надо было в полицию на нее заявить. Быстро очухалась бы.

– Трудно объяснить. Я хочу сказать, объяснить невозможно… для меня, по крайней мере.

– Ну, не хочешь, не рассказывай. Такая у меня политика.

– Кстати, что все – таки значит знак у тебя на руке?

– Он значит, что я не люблю черных, евреев, арабов, мексиканцев. Не то чтоб у меня не было среди них знакомых, которые мне нравятся, а в целом. Вдобавок он у людей страх вызывает. Приятно наго – нять страх на людей.

– Я только злобу и смех у людей вызываю. Не знаю почему.

– Ты и правда какой-то особенный.

Мы отдохнули от разговоров. Наверное, оба устали рассказывать свои истории. Только успеешь влезть в чужую шкуру, как уже пора возвращаться домой. Особенно когда думаешь за трех человек.

Наконец, остановились у магазина, где я покупал костюм.

– Место не хуже любого другого, – сказал Триггер. – Света как раз хватит, чтоб никто к нам не вязался, и не столько, чтоб спать не давал.

Он развязал рюкзак, вытащил огромное одеяло:

– Мои жизненные накопления. Теперь вот что я тебе скажу. Вместе можно на нем поместиться, но если ты до меня хоть как-нибудь дотронешься, даже случайно, я тебя зашибу, мать твою. Не терплю голубого дерьма.

– Смотри, сколько светлячков.

– Где? – спросил он. – Не вижу никаких светлячков.

– Высоко вверху.

Мы в ночном клубе – я, мама и тип на сцене, отпускающий шутки.

– Что у нас за жизнь, а? – говорит комик. – Что за жизнь! Говорю вам, у меня такое похмелье, что убило бы человека послабже. Клянусь! У кого-нибудь из вас бывает такое похмелье?

– У меня точно, – крикнула мама.

– Знаете, как в Норвегии называют похмелье? – спросил комик. – Плотники в голове.

Мы с мамой шлепнули по столу ладошками и по – катились со смеху.

– У него миллион названий, потому что в каждой стране, каждый раз, в каждом месте, при каждых обстоятельствах этому бедствию дают свое особое название. Боже, мы приняли нашу долю страданий и бед, правда? Только Богу иск не предъявишь. Знаете, как я умер? Не поверите. Ну давайте, спросите.

– Как умер? – крикнули мы с мамой.

– Какая-то задница столкнула меня на рельсы перед поездом подземки. Представляете? Потратить столько времени в поездах подземки, а потом упасть под один из них. Столько секунд, минут и часов протолкаться среди вонючих неудачников, чтобы кто-то из них столкнул меня с платформы. Причем без всякой уважительной причины. Я никогда не знаю правил. Всегда существует какое-то правило, которого я не знаю. Если есть единственное правило известное всему миру, окажется, что я его не знаю.

– Правильно, – сказал я ему.

– Кому понять, как не тебе, – сказал он.

И захлопал в ладоши, запел:

Мы с мамой подхватили:

Потом все вместе спели:

Мы втроем закружились по залу, смеясь до потери сознания, комик бьет в бубен, высоко вскидывая и опуская его, мы с мамой размахиваем руками, пол сплошь из звезд, с потолка льется разноцветный свет, в наших телах гудит ощущение, что мы здесь, но уже и не здесь.