Ева Софман - Солнце в зрачках

Андрей не знал, как насчёт зеркала — но эти стены помнили очень многое. Они пережили трёх императоров, четырёх председателей совета министров, ещё четырёх — президиума верховного совета, и одного президента. Ещё двое пока здравствовали. Стены видели революции, две мировые войны, становление и развал союза, появление федерации… Хотя неважно всё это. Страницы книги Истории, в большинстве своём — кровавые. А вот о таких фамилий, как Рахманинов, Скрябин, Метнер, Рихтер, Коган и Ростропович, действительно стоило вспомнить. И придержать дыхание на миг.

За стёртой деревянной рамой, в зазеркальном пространстве виднелась высокая вешалка, рояль, попиравший ножками зелёный ковёр и банкетка, на которой сидел Андрей. Если чуть повернуть голову, можно было увидеть и пуфик перед трюмо, и само трюмо, и ещё одно зеркало — на нём…

И чуть прищуренные голубые глаза, из этого зеркала следившие за ним.

— Дочитал, — сказала она. Сидела, сложив руки домиком, положив подбородок на тонкие пальцы.

Андрей аккуратно сложил белые листы, ровно испечатанные принтерными строками.

— Дочитал.

— И что скажешь?

Из-за двухстворчатых дверей гримёрки доносился разномастный музыкальный шум, смех, обрывки мелодий. Особо добросовестные спешно доучивали непослушные куски концерта. Кто-то разыгрывался. Остальные предпочитала коротать предконцертное время за куреньем в коридоре или в пустом трёпе.

— Ну… В общем и в целом понравилось. Заметил одну вещь… До… — он пролистнул стопку, — …пятой встречи довольно подробно излагается мыслеход Анджея, а потом — не так. Словно бы… отстраняется… И поэтому немного неожиданно, когда такой поворот…

— Да. Я не была уверена, что смогу вжиться в роль человека, знающего, что его дни идут в обратном отсчёте.

Андрей ловил отблески голубого шёлка её платья.

— А он действительно шагнул?..

— У проблемы преступления и искупления есть множество решений. Он решил так.

— А тогда к чему было всё это? Он должен был… загореться. Тогда был бы смысл.

— Тогда была бы сказка, — искрившиеся лучистой прозрачностью глаза смотрели на Андрея словно бы изучающе. — У него не осталось любви, цели, дел, желаний… Того, что держит. Никаких уз. А там его ждали. Но смерть он не счёл бы искуплением. Для него — слишком лёгкий выход. А вот жизнь за жизнь… дать взамен той, что отнял, другую… Но хорошее в неоднозначности увидеть всегда сложнее. Знаю, — наконец обернулась и взглянула не из отражения. — Вижу, тебя что-то смутило. Помимо этого.

Он положил бумажную стопку на крышку рояля и поднялся с банкетки. Подошёл к зеркалу, рукой поправил русые волосы, гладко уложенные над высоким лбом, поправил фрак. Взял с трюмо палочку.

— Скажи… я знаю персонажей? Или тех, кто является прообразами?

Она отвернулась. Откинула крышку чёрного футляра, покоившегося на столешнице трюмо. В отсветах лампы звонко блеснула серебром флейта.

Скрипнула дверь, разомкнулись створки.

— Ну, как вы тут? — высокий, ясный голосок пробился сквозь отзвуки засценья. — Последние напутствия нужны?

— От тебя всегда нужны, бабушка, — с широкой улыбкой Полина поднялась с пуфика, и, шелестнув длинной юбкой, подставила женщине макушку для поцелуя.

Годы Марии Григорьевны явно коснулись — рыжие волосы до кончиков присыпало сединой, лоб испещрило морщинами. Но глаза сияли по-девичьи. Осанку Марьгригорьевна держала, словно отошедшая от сцены балерина, и не ходила — летала.

— Андрей, только не гони от волнения, как в прошлый раз. Ещё раз не дашь Поле дышать, выговором не отделаешься, — пригрозила женщина.

— Не волнуйтесь, — заверил её Андрей, — уж в собственный день рождения я сделаю всё, чтобы моя солистка сыграла наилучшим образом.

— Посмотрим-посмотрим. И помните — холодная голова. Помните. Работа. Музыка идёт от самого сердца. Только те эмоции, которые подсказывает она, — она отступила на шаг, оглядела Полину, стоявшую с флейтой в опущенной руке. — Муж и жена — это здесь, а на сцене — дирижёр и солистка. Чтобы больше не было всяких там… высказывающих "влюблённые не должны играть вместе".

— Не будет, бабушка.

— Смотри. Ловлю на слове, — она нащупала взглядом часы, висевшие на стене. — Пора.

— Да, — Андрей переглянулся с женой. Полина кивнула.

Они вышли в коридор, и Андрей запер дверь. Внизу, за окном, расстилался консерваторский двор во всей своей зимней красе — словно сахарной глазурью облитые деревья, лавочки, Пётр Ильич, взирающий на Большую Никитскую с позеленевшего постамента, веранда маленькой кофейни, сиявшей оранжевостью окошек на первом этаже противоположного крыла. Невесомыми хлопьями падал снег — неспешно, уверенно, каждой снежинкой осознавая свою светлую, дружную силу. Белым и просветлённым казался мир, и на душе становилось радостно и ясно — так ясно, как давно не бывало.

— Будет страшно — знаешь, куда смотреть, — не то серьёзно, не то шутливо напомнила внучке Марьгригорьевна.

— Да. Ты всегда в ложе, — улыбнулась та.

— Всё будет хорошо. Ни пуха.

— К чёрту!

Они разошлись на лестничной площадке — пожилая женщина налево, за дверь, ведущую в коридор предзалья, молодые — наверх, по двум лестничным пролётам. Толкнуть массивные деревянные двери и оказаться в нежно-розовой краской выкрашенном коридоре засценья.

Оркестранты, в полной боевой готовности стоявшие, грянули недружный хор приветствия — которого за день. На миг оторвавшись от разучивания своей программки, раскланялся невысокий пузатенький конферансье. Уточнил что-то у Полины, подправил свой текст карандашом, поблагодарил — и беззвучно зашевелил губами дальше.

Полина заглянула в чуть приоткрытые двери на сцену, вызвав у Андрея полуулыбку. Сколько её помнил, всегда так делала. Как двадцатилетней девчонкой, в их первый совместный концерт, так и сейчас, семь лет спустя. Осторожно, словно бы недоверчиво — и так по-детски…

— Полный, — сказала она. Отошла, поднесла флейту к губам, тронула тихим звуком воздух, кивнула. — Знаешь ли ты прообразы, говоришь? А сам как думаешь?

Андрей повертел в руках палочку.

— Странная у тебя фантазия, однако, — негромко. — Не знай я, что у тебя голубые глаза… зрячие — подумал бы, что правда. А уж меня… совсем странно написала, — он улыбнулся, и в уголках глаз показалась морщинистая сеточка. — Так, глядишь, и поверю, что твоё тайное заветное желание — устранить брюзгливого старика, за которого выскочила по расчёту.

— Кому это поверишь, интересно? — покосилась на него жена.

— Да так… есть. Те же, кого не устраивает творческий союз влюблённых, видимо.

С тихим стуком каблучков по обшарпанному паркету молодая женщина подошла к нему. Сжимая в руках флейту, не обняв, поцеловала.