Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1

- Все уже в поле давно, - объяснила Варя скромную встречу сельчанами.

Владимира поразили убогость и неухоженность жилищ, грязь улицы и дворов, будто бы деревня только-только народилась или была временным жильём равнодушного вымирающего племени. Сплошь – деревянные стены домов вместо привычных и добротных кирпичных; дощатые, толевые, соломенные, редко – проржавевшие железные крыши вместо вечных и радующих глаз черепичных; низкие и маленькие окна с какими-то резными деревянными накладками вместо широких и высоких хорошо выкрашенных рам с зеркальным блеском стёкол; пьяные заборы из разнокалиберных жердей, прутьев, досок, редко – штакетника, с проломленными дырами, подпёртые изнутри кольями, вместо железных решёток с опорой на кирпичные столбы. Издержки войны? Вряд ли. Одинаково неприглядный вид и у старых построек, и у новых. Как будто спешили, как будто не важно, где и как жить. Он вспомнил, как все сослуживцы жаловались на неаккуратность русских, переданных им в прислугу из числа насильно привезённых из оккупированных местностей, но тогда это замечание не воспринималось, казалось обычным среди них фанфаронским подчёркиванием низкого уровня развития славян, оправдывавшим внедряющееся в рейхе рабство. Теперь же думалось, что это – психология существования, отвергающая красоту и прочность бытия, не признающая будущего. Здесь жить не хотелось. От домов и от всей, как они говорят, деревни несёт безысходностью. И уж совсем Владимир был ошарашен невиданным до сих пор транспортом: навстречу им с натугой двигался, поскрипывая и опасно переваливаясь с боку на бок высокий воз сена с коровой в упряжи. Да-а-а, живут…

На площади напротив костёла как-то странно выглядел старый бревенчатый дом с широким дощатым крыльцом, но под ржавой крышей, к коньку которой был прибит короткий шест с большим красным полотнищем и нарисованными на нём белой краской звездой и серпом с молотом.

- Наш сельсовет с правлением колхоза, - пояснила Варя, объявив обитателям правительственного дворца о своём прибытии серией длинных гудков.

Не останавливаясь, они пересекли земляную площадь всю в колдобинах, неровно заросшую травой, распугав по пути редких кур, купающихся в пыли и небольшую стаю гусей вперемешку с утками, обосновавшихся у грязной лужи и провожающих нарушителей спокойствия вытянутыми над землёй белыми шеями и грозным шипением.

- Я вас прямиком к дому доставлю, - пообещала Варвара, торопясь сделать это в предвкушении неожиданной радости учительши, сама заражаясь отсветами чужого счастья, лишённая своего.

- 8 –

Вскоре они лихо подкатили и с визгом тормозов остановились у брусчатого дома, широкого по фасаду, с торчащей из щелей сухой травой, что оставили, не вытащили ещё птицы на гнездовья. Дом смотрел на улицу тремя тесно посаженными окнами с широкими дощатыми наличниками без украшений, только с угольчатыми срезами. Большая светлая веранда закрывала почти всю северную теневую стену и спускалась во двор высоким прочным крыльцом с перилами, возвышаясь над полуподвальным бетонным основанием с полуоконцами над землёй, основательно запылёнными и завешанными паутиной. Дверь на веранду была открыта настежь, ярко светились чисто вымытые ступени крыльца, а внутри высвечивал золотом косой треугольник на выкрашенном в жёлтый цвет полу. За окнами среди раздёрнутых занавесок изнывали от жары подвядшие красные и белые цветы в горшках.

Варвара открыла свою дверцу, встала на подножку и закричала через кабину радостно и нетерпеливо:

- Любовь Александровна! Принимай сродственника, а не то увезу к себе.

Не успела она ещё докричать свою угрозу, как на порог выбежала, хватаясь за дверные проёмы обеими руками, босая женщина, да такая красавица, что изморозь прошла по разгорячённой потной спине, и оба приезжих замерли, вглядываясь в неуместное здесь совершенство человеческой плоти. На ней было простенькое тесноватое белое сатиновое платьице с почти выцветшими от солнца, воздуха и стирки мелкими цветами, с короткими рукавами и не застёгивающимся уже воротом, позволявшим видеть, что на ней нет бюстгальтера, да он ей и ни к чему. Как не нужны и длинные подолы, скрывшие бы её стройные загорелые почти до черноты ноги с полноватыми икрами. Пышные, слегка вьющиеся у плеч неухоженные чёрные волосы обрамляли продолговатое тёмное лицо с приподнятыми скулами и необыкновенно яркими лучистыми сине-голубыми или сине-зелёными или зелёно-голубыми переменчивыми глазами под чёрными длинными и широкими дугами бровей. С ожиданием и нетерпением она вглядывалась в офицеров, перебегая взглядом с лица на лицо. И вот безошибочно остановилась на Марлене, притянутая родственными флюидами. А тот, не помнивший сестры, не подготовленный к её виду и теперь заробевший от её красоты, сидел, онемев, и только смотрел на неё расширенными глазами, забыв, что надо выбираться из кабины. Заискрившиеся узнаванием глаза красавицы ещё больше украсились улыбкой полных, резко очерченных, губ. Она легко сбежала, как спрыгнула, с крыльца, подбежала к машине, задёргала ручку дверцы, торопясь открыть, у неё не получалось, и она слегка зарделась от негодования и досады, став ещё краше. Тогда только Марлен очнулся и осторожно, боясь её задеть, открыл дверцу, а она уже хватала его за рукав и вытаскивала, торопясь увидеть и узнать всего.

- Ну, что ты, - недовольно охлаждал её пыл Марлен.

И только он неуклюже выбрался, уронив свою палку, она уже схватила его за голову, за уши, теребила их, жадно вглядываясь, радуясь привалившему вдруг неожиданному счастью.

- Марлик, неужели это ты? Ущипни меня, Марлик! Как же ты надумал? Как же я люблю тебя! Ну, молодец! Вот радость-то! И уже офицер! Дай я тебя расцелую.

Она жадно целовала его в щёки, в глаза, в губы, крепко обняла и на мгновенье застыла с опущенной на его плечо головой, запушив волосами. Теперь было видно, что она небольшого роста, и даже Марлен выше. А тот не знал, что делать, совсем растерялся, не успевал ни ответить, ни сделать встречного движения и стоял, не шелохнувшись, опустив руки и ощущая всем телом не сестру, а женщину.

- Ну, пойдём же, пойдём в дом, я тебя накормлю. Ты откуда? Как дома-то? Что мама? Ой, какой же ты большой уже, совсем мужчина! Женить пора, - она радостно засмеялась, и Владимиру захотелось сделать то же.

- Красавица наша, - сказала вернувшаяся в кабину Варвара, и неожиданно зло добавила: - Шалава!

Владимир удивлённо взглянул на неё, обиженный на неожиданное осквернение человеческой красоты.

Варвара объяснила:

- На передок слаба, чернушка.

Ничего не поняв, он видел вражду и ожесточённость в её сузившихся глазах и поджатых губах. Варя не принимала эту красоту, осуждала её за что-то.