Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1

- Горе Ивану Иванычу.

Подумалось: «Женская зависть? Или ревность? Или что-то другое, неизвестное, развёдшее души этих женщин?»

Уже у крыльца уводимый Марлен вспомнил, закричал:

- Володя, вылазь! Давай в дом.

Люба, её вполне можно было так назвать, было ей, наверное, чуть за тридцать, тут же вернулась к машине, всплеснула руками, наклонив голову и приподняв брови домиком:

- Что ж это я? Совсем обалдела от счастья!

Засветилась притягательной улыбкой, обнажив ровные белые зубы, чуть глуховатым голосом с придыханием, глядя ему прямо в глаза, попросила:

- Выходите же, Володя. Можно мне вас так называть? Вы ведь друг Марлену? Значит, и мой, - заключила уверенно.

Варвара проворчала в спину:

- Пропадёшь, лейтенант!

По ступеням они поднялись на веранду, и через открытую дверь, завешенную длинными атласными портьерами, Владимир вошёл в русское жилище. На улице коротко прощально просигналила Варвара, прокричала:

- Вещи не забудьте!

Мотор взвыл и затих, удаляясь.

Глава 6

- 1 –

Иван Иванович появился только в конце дня, когда солнце позолотило остроконечные верхушки елей, нехотя оседая и укрываясь слоистым одеялом тёмных облаков с высвеченной ярко-оранжево-красной оторочкой по низу. Жара спала, но духота ещё осталась, и голова у Владимира после обильного деревенского обеда, основным компонентом которого была жареная на сале картошка, и сморившего после обеда сна была тяжёлой. Марлен всё ещё спал на широкой хозяйской кровати, разметавшись чуть не поперёк её. Владимиру понравилась квартира, скудно уставленная мебелью, но зато с многочисленными самодельными полками и стеллажами с книгами. Стены были хорошо выбелены, а полы выкрашены в приятный жёлтый цвет, как и веранда.

Захотелось пить. Он натянул гимнастёрку и сапоги и пошёл на кухню. Там была преисподняя. Большая плита печи, впервые, наверное, затопленная летом да к тому же днём, плотными ощутимыми волнами гнала от себя потоки тепла и пищевого смрада от сковород, кастрюль и чугунков разного калибра, стоящих на ней так тесно, что впору было бы их располагать в два этажа. В горячем кухонном чаду у двух столов работали ножами и ложками четыре пожилых женщины в наглухо застёгнутых платьях с густо потемневшими на боках и груди пятнами от пота. С ними была и хозяйка в лёгком сарафане с блестящими руками, плечами, шеей, часто смахивающая крупные капли со лба. У всех на головах белели косынки, и потемневшие от усталости и теперь почти фиолетовые глаза Любы так контрастировали с белым, что невозможно было опять не восхититься её необычной красотой.

- О, помощник проснулся, - весело сказала одна их женщин, и все дружно рассмеялись, скорее не шутке, а от приподнятого, лёгкого и радостного состояния подвалившего вдруг праздника.

- Что вам, Володя? – спросила, подходя, Люба, и он утонул в её глазах, не сразу вспомнив, зачем пришёл.

- Мне бы воды, - прохрипел он вдруг изменившим ему голосом то ли от сухости воздуха, то ли от обволакивающего запаха её разгорячённого прекрасного тела, стоящего так близко.

- Идите во двор к колодцу. Здесь душно, вода тёплая.

Он с трудом оторвался от её глаз - «наваждение какое-то» - повернулся на ватных ногах под смешки женщин и пошёл через комнаты и веранду на воздух, вдыхая его всей грудью и сбрасывая оцепенение от чар синеглазой кухарки.

У колодца, удивившего простотой конструкции и антигигиеной, он долго пил и не мог напиться удивительно чистой, холодной и вкусной, никогда не пробованной ранее водой. Потом разделся до пояса и так же долго плескал ею из стоявшей рядом широкой бадьи, наполнив её до краёв, на разгорячённое тело и лицо, покряхтывая от удовольствия и лёгкости во всём теле.

Здесь его и застал хозяин, подошедший лёгким неслышным шагом. Лицо его было покрыто густым слоем пыли, губы запеклись, белки глаз неестественно сверкали из-под косматых выцветших бровей. Большое тело Ивана Ивановича, свитое почти нацело из одних мускулов, с квадратными широкими плечами и такой же грудью, осунулось от усталости. В крупных чертах лица, резко очерченном подбородке с канавкой угадывался жёсткий характер и железная воля, теперь смягчённые всё той же усталостью и вынужденным гостеприимством. Широко расставленные серые глаза внимательно всматривались в гостя, понравившегося ему такой же мужской статью. Владимиру подумалось: «Кумирами для хозяина являются сила и воля».

- Ну что, будем знакомы? – небольшим баском предложил Иван Иванович. – Ты, догадываюсь, Владимир. Уж больно не похож на Любу.

Он протянул Владимиру ладонь-лопату, сплошь в твёрдых мозолях, с заскорузлыми пальцами с квадратными чёрными ногтями и так сжал ладонь гостя, что тот чуть не вскрикнул от неожиданности, коротко судорожно вздохнув и приоткрыв рот, но сразу пересилил себя и ответил тем же. Так они тискали слипшиеся руки, испытывая друг друга и всё больше симпатизируя друг другу, пока Иван Иванович на правах хозяина не уступил.

- Хорош солдат! – похвалил. – Чувствуется русская закваска.

У Владимира неприятно засаднило в душе от неожиданного отождествления, но обиды не было.

- Давай, слей мне, - попросил хозяин. – Уморился до чёртиков.

Иван Иванович рывком снял полотняную рубаху, бывшую когда-то светлой, и обнажил совершенно белое и атласно гладкое мускулистое тело, от которого резко отделялась коричневая морщинистая шея и такие же загорелые по локоть руки. Он наклонился, подставляя спину, похожую на трамплин.

- Лей, не жалей.

Владимир с осторожностью к младенчески белой спине плеснул из ведра, спина выгнулась, вода побежала по желобку на шею и голову, стекая грязными ручейками на землю.

- Чёрт! Лей больше, жжёшь!

Он долго, удовлетворённо кряхтя, смывал с себя пот и грязь, вымочив пояс штанов, кирзовые сапоги, неопределённого цвета от пыли и грязи, и колени. А когда поднял голову с мокрыми слипшимися волосами, Владимир удивился отмытой молодости его лица с разгладившимися морщинами, оставшимися незагорелыми редкими и узкими бороздками на бронзовом, сожжённом солнцем, лбу и около носа. Нос, чуть приплюснутый, особенно пострадал от солнца, принимая на себя основные ожоги. Почти плоские щёки подпирались литыми широкими скулами, и прямые тонкие губы слегка морщили их в довольной улыбке.

- Ну, спасибо! Как заново родился.

Он встряхнулся всем телом как собака, не стал вытираться, а присел на широкую скамью, вкопанную в землю, знаком руки предложив Владимиру место рядом.

Тот сел, спросил участливо:

- Устали?

Иван Иванович вытянул ногу, достал из кармана мешочек, книжечку, сложенную из газеты, и тряпочку, в которой оказались трут, кусок напильника и плотный камень. Ответил нехотя: