Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1

- Пошли, - позвал Владимир, бросив последний долгий взгляд на сына и радуясь, что тот не проснулся, боясь фальши, обычной для неподготовленной первой встречи.

У калитки они молча обнялись, постояли так недолго, ощущая умиротворяющую родственную близость. Потом он поцеловал её в мокрые глаза и припухшие влажные губы, жалея мать своего сына, осторожно освободился из её объятий, которые уже не были в новизну, и пошёл к дому председателя. Не оборачиваясь, он знал, что она смотрит вслед, и будет так стоять, пока он не скроется, а после пойдёт к сыну, будет сидеть и смотреть на него, плача и от горя, и от радости. Ещё совсем недавно он собирался бежать от Вари, и вот на самом деле бежит и чем быстрее, тем ближе к ней, к ним. Как всё изменилось в его жизни за одну ночь, за один миг перевёрнутой фотографии, и он не имеет права жалеть об этом.

- 8 –

Иван Иванович сидел на ступенях своей высокой веранды и курил, исподлобья наблюдая за приближающимся Владимиром. Он был всё в той же праздничной одежде и, по всей вероятности, в эту ночь не ложился. Когда Владимир подошёл, он встретил его коротким вопросом:

- Ты один?

И по тому, как встретил и как спросил, Владимир понял, что он, Владимир, был причиной бессонной ночи председателя, обречённо ожидающего его с собственной женой. Очевидно, тот уловил вечером уличающую тягу Любы к лейтенанту, да не углядел, когда они сбежали, а может и не хотел видеть, смирившись, и замкнуто переживая каждую измену любимой женщины. Отвечать надо было правду, да и не хотелось лгать этому правильному мужику, тянущему крест за всех: и за праведных, и за грешников. Подумалось, что если у русских все коммунисты такие, то они быстро справятся с военной разрухой. У Бога жертвы не бывают зряшными, и не оплаченными. Вот только насчёт оплаты атеистам он не был уверен.

- Я у Вари ночевал, - ответил Владимир и объяснил почему. – Вчера здесь чересчур шумно было, не знал, куда приткнуться, а тут она встретилась на улице, к себе пригласила. Там я и был до сих пор.

Иван Иванович ещё минуту смотрел на него напряжённо, потом обмяк всем телом, отбросил окурок далеко в кусты, предложил:

- Присядь.

Владимир сел рядом, обхватив колени руками. Лучше бы куда-нибудь уединиться и обстоятельно обдумать свою новую непредвиденную диспозицию и скорректировать действия, но он не посмел отказать Ивану Ивановичу, приязнь и уважение к которому накрепко поселились в его душе, сдерживая собственные желания.

- Небось, насказала обо мне невесть что? – спросил Иван Иванович.

И всё же говорить не хотелось даже с ним.

- Да так, в общих чертах, - нехотя ответил Владимир. – Рассказывала, как машину восстанавливали, как её шофёром сделали. – Добавил: - Очень она вас уважает.

Иван Иванович понял не расположенность лейтенанта к разговору, не стал настаивать, может быть, тоже опасаясь бередить собственные раны, да может и не рассказала Варя о его главной беде, лучше бы промолчала.

- Варюха – золото-баба, - похвалил он своего единственного шофёра. – Кому достанется, будет как за каменной стеной.

Пытливо посмотрел на Владимира, стараясь по лицу угадать, что у них было, но расспрашивать не стал, а тот не стал распространяться, боясь разбередить главное. Хозяин поднялся, предложил:

- Пойдём. Я уложу тебя в собственную постель и там, где тебя никто не потревожит. Хочешь – спи, хочешь – думай.

Затаённый уголок Ивана Ивановича располагался в дальнем углу сенника на крыше сарая и вправду не был виден, пока они ползком не добрались до него. Здесь лежали два стареньких одеяла и красно-цветастая подушка.

- Устраивайся.

- А вы?

- А я пойду к своим ребятам. Их сон беречь. Утром ой как спится!

Он зевнул и стал выбираться.

- Иван Иванович! – позвал вслед Владимир.

- Да?

- Мы сегодня, наверное, уедем с Марленом.

Иван Иванович, помолчав, согласился:

- Пожалуй, так и лучше. Варя отвезёт. Поезд должен быть вечером, где-то около семи. Пока отдыхай. Дружок твой какой уже сон видит, ухайдакался вчера со старичками за столом, крепче они оказались, к обеду вряд ли и оклемается. Отливать придётся. Так что к вечеру только и готов будет ехать. Ладно, договорились, пошёл я, тоже спать захотелось. Нынче день нерабочий.

- Спасибо вам, - не мог не поблагодарить Владимир.

- Оставь, ты мне тоже понравился.

Лестница под ним поскрипела недолго, и всё затихло. «Что дальше?» - подумал Владимир и заснул, перегруженный и переутомлённый событиями, сгустившимися в одной ночи.

- 9 –

Спал, однако, недолго. Разбудил узкий луч солнца, настойчиво сверливший висок, пробиваясь в сенник сквозь выпавший сучок в доске крыши. Сначала Владимир в полусне уклонялся от него, но настырный вестник хорошего утра домогался своего настойчиво и, в конце концов, когда добрался до неплотно закрытого глаза, заставил его владельца сесть, ослеплённого и сдавшегося, не сразу сообразившего, где он, и уж совсем не помнящего коренных перемен, происшедших в его жизни накануне. Постепенно включившийся мозг, не желавший сразу расстаться с необходимым отдыхом, стал пропускать в уши жизнерадостную птичью какофонию и особенно громкое и противное однотонное верещание какого-то отвергнутого воробья, а ещё – громкий разговор или спор Марлена с сестрой, что-то не поделивших во вчерашних воспоминаниях. Тогда и Владимир вспомнил всё своё, сон отстал, а организм ожил, готовый к так и не запланированным действиям.

Снулый, позеленевший от муторных позывов отравленного желудка и блевотины, Марлен ничего не хотел: ни ехать, ни оставаться, ни жить, ни вообще что-либо делать или решать. Пришлось подстегнуть его застланное алкоголем воображение неизвестным ему подвисшим приговором зятю, и это немедленно сработало. Марлен привычно засуетился и заторопился с отъездом от опального родственника. Владимир тут же вспомнил об опостылевшем громоздком чемодане, прихваченном у исчезнувшего во тьме открытой вагонной двери капитана, и решил от него избавиться во что бы то ни стало. Да и опасен он был как улика, хорошо видимая и памятная. Пришлось вслух предположить, что их не забыли, ищут по дороге и, вполне вероятно, ждут на той станции, куда они собираются, а это значит, что надо избавиться от всего уличающего, тем более – от хорошо заметного чемодана. Сработало. Слушавший сначала вполуха Марлен при упоминании чемодана встрепенулся и тут же предложил вскрыть его и посмотреть, что же они тащили. Он-то уж до того напрягался, что даже забыл про ношу, к которой не притронулся ни разу. Не медля, со свойственным ему вспыхнувшим азартом, он с трудом выволок чемодан на середину комнаты, нетерпеливо взломал замки перочинным ножом, откинул перевязные ремни и распахнул крышку. Сверху они увидели плотные пачки женских шёлковых чулок, строй сверкающих никелем и жёлтым металлом зажигалок, кожаные перчатки, тонкое женское бельё и ещё невесть что. И это только сверху. А под ними? Марлен даже вспотел, глаза его блуждали, а руки не решались дотронуться до невероятного богатства. Прерывающимся голосом он предложил немедленно всё поделить поровну и только хотел приступить к выкладке добычи по паям, как к Владимиру пришло иное решение. Он опять почему-то вспомнил дорогу сюда, навязчивую колбасу, напряжённо-отсутствующее выражение лица Варвары и предложил Марлену: